Выускники Херсонской мореходки

 

Главная • Проза • Александр Фомин - "Море и судьбы (на волне моей памяти)" (12)

A
B

Глава VI Мои женщины

             Джемма

Чуть-чуть из мифологии. Где-то я читал, что много-много лет назад на земле обитали андрогины. Это были очень красивые и мудрые существа. Но боги, которые на Олимпе праздно проводили время, испугались, что андрогины могут составить им конкуренцию и разрубили их пополам.

И вот с тех пор эти две половинки ходят по белу свету и ищут друг друга. И если они встречаются, то вместе становятся красивыми и мудрыми, способными на совершение достойных поступков.

А если это, к несчастью, не происходит, то каждая половинка мучается сама и мучает других.

Найти самого близкого тебе человека очень сложно и если Бог его тебе посылает, надо делать все, чтобы его не потерять. Жизнь – это бесценный дар природы. Вместе с тем, я не согласен с известной фразой Н.Островского, которую все любят повторять: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Дается она ему один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»…

Смысл в этой фразе есть – и большой, и правильный. Но ведь, если глубже вникнуть, то можно понять, что любое живое существо, даже растение рождается, живет, размножается и умирает в положенное или роковое время. И только человек, в отличие от флоры и фауны, еще и любит, как правило, существо противоположного пола, собственных детей, родных и друзей.

Поэтому, я бы перефразировал приведенную цитату и сказал так: «Самое дорогое у человека – это любовь. Будучи настоящей, она приходит к нему только один раз или не приходит вовсе, что характеризует неполноценность жизни, и заканчивается, когда он уходит в мир иной». И эту единственную любовь не следует путать с влюбленностью, влюбчивостью, временными увлечениями и симпатиями, которые могут быть у каждого и неоднократно. Ибо любовь – это наша вторая половина, как у андрогинов и её не может быть две, три и более.

У любой пары могут быть в процессе жизни другие увлечения, повторные, третьи и пятые браки, в одном из которых и будет найдена единственная настоящая любовь, но только одна. А может, и в десятом браке не будет найдена та единственная половина, которая и есть судьба. «Ищите, да обрящете», - говорится в Евангелии. Вся жизнь и есть поиск, если он увенчался успехом, то и наступает умиротворение.

Не всем это удается понять в текучке будней. И только в переломные, как правило, трагичные дни, человек осмысливает горечь своих утрат, ибо Бог любовью награждает и любовью же казнит. Мы радуемся, когда живем и растим детей и мучаемся, когда кого-то из любимых теряем. И эти муки почему-то приходят с опозданием, когда уже ничего нельзя изменить.

На мой взгляд, любовь – это взаимное природное притяжение, парное, как Земля и Луна. Каждый идет по своей орбите, но друг без друга не могут обойтись. И если кто-то уйдет со своей орбиты, крах любви неизбежен. Земля – это женщина, она рождает потомство. Луна (месяц) – это мужчина, он светит по ночам и тоже рождает, но только приливы и отливы, и лунный календарь.

А когда орбиты меняются, появляются повторные браки, но это уже будут искусственные спутники Земли. Притяжение действует, но истинная любовь, скорее всего, будет утрачена.

Что нужно всегда помнить? Жизнь и любовь – это всегда кредит – получаешь меньше, отдаешь больше. И если при этом Вас посещает томление души и плоти, сохраняйте в себе трепетное, благоговейное отношение к женщине, будьте по отношению к ней атлантом, ибо пигмеям никогда не стать атлантами любви. И еще. Порой нам кажется, что любовь с годами утихает. Нет, это не так. Просто она с годами трансформируется в более стойкое, может и не пылкое, но сердечное чувство. И это понимаешь только с потерей своей второй половины.

Любовь – это годы прожитые вместе. И ценить ее, и беречь нужно при жизни. Что толку с того, что мы вдруг осознаем свое одиночество после утраты любимой половины. К чему эта горечь своевременно не оцененного совместного бытия? Почему слезы одиночества не предугадывались заранее и наше поведение не корректировалось с точки зрения открытой признательности за совместно прожитые дни еще при жизни?

У человека всегда есть исторические временные оценки происходящих событий. Это случилось до войны, а это в годы оттепели. Это было до перестройки, а это уже в двадцать первом веке и так далее. Так и в семейной жизни – это было до свадьбы, а это после двадцати пяти лет совместной жизни. Это было до рождения первого сына, а это после рождения второго.

Но самый разрушительный и тяжелый рубеж, это когда один из пары уходит в другой мир (дай Бог ему или ей там покоя). Тогда оставшийся в живых начинает понимать, что вся жизнь это и есть совместная судьба, а одиночество, к сожалению, становится самым трудным этапом жизненного пути.

И самое сложное в этом этапе – мысли вслух и во сне, про себя и наяву о том, что вовремя не сказал, что я люблю тебя и буду любить всю оставшуюся жизнь, что ты у меня самая лучшая, самая красивая, самая достойная! А в случае, когда виноват, вовремя сказать: «Прости дорогая, бес попутал, но я только твой и больше ничей». Нужно еще при жизни быть благодарным своей половине и уметь прощать, а лучше вовсе не замечать маленькие странности партнера.

Ох, как же тяжело это дается человеку при совместной жизни, полной детских, семейных, квартирных, денежных, служебных и других проблем. Как эти проблемы приглушают, а иногда и вытравливают чувства взаимной любви, которые мы испытываем в молодости!

Прозрение приходит, но с опозданием. Эта глава моих воспоминаний есть не что иное, как «аллилуйя любви», осознанное после ухода любимого человека. Эта моя песня – намек всем друзьям, всем товарищам, всем мужчинам и женщинам усваивать уроки жизни еще при жизни. А мужчинам можно дать один наказ – берегите женщин! Без них тяжко и неуютно.

«Memento mori», - говорили древние – помни о смерти. Мы все временные на этой планете, а ведь жизнь лишь тогда чего-нибудь стоит, если ее окружает любовь.

И еще. Любовь не может быть прагматичной, потому что она идеализирует партнера. Она или есть, или нет, или кажется, или вроде бы. Если она прагматична, то это не любовь, а, скорее, замаскированная влюбленность, увлеченность, симпатия, временная нежность, или отдушина в круговороте бытия.

Мы думаем о длительной жизни и никогда не хотим сказать себе, что кто-то из нас уйдет раньше. При этом я тоже ошибочно считал, что уйду первым: и средний возраст мужчин во всех странах ниже, чем у женщин, да и грешим мы побольше, чем женщины, и вредных привычек у нас большее разнообразие.

Но случилось наоборот. И я, и многие другие мужчины остаются наедине со своими мыслями и проблемами, которые в одиночку не умеют и не в силах решать. При этом не достает какого-то совместного реагирования на события, факты, явления жизни, теряется историческая память и перспектива, не хватает дружеского совета и сопричастия в новой жизни, понимания окружающих.

И, к сожалению, лучше всего человек оценивается, когда приходит беда. И я это поздно осознал. Искренне сожалею. Джемма была верной женой и подругой, заботливой матерью и бабушкой для детей и внуков, замечательной дочкой и внучкой, преданной сестрой и тетей, добрым наставником и примером для своих учеников.

Для меня же она была всем! И самое главное, она сумела создать, сберечь, организовать и направить семью, воспитать в таком же духе сыновей и их семьи. Она хозяйка и хранитель домашних традиций и правил жизни, она цепко берегла здоровье каждого из нас. Сила ее в альтруизме, безмерном и ответственном служении другим. Слабость ее – в отсутствии небольшого эгоизма, то есть заботы о себе, о своем здоровье. Всю себя и всецело она посвятила двум ценностям – семье и работе.

Нас, меня и сыновей, она любила и боготворила. Она делала нас, советуя и предостерегая, и вникая, и оберегая, большой семьей, с общими радостями и интересами, беспрестанно заботясь о нашем благополучии, внешнем виде и серьезном внутреннем содержании.

Она учила нас быть и во всех обстоятельствах оставаться людьми, была строга к нашим поступкам и снисходительна, когда достигала желаемого. Она была всё. И этим не все сказано.

В декабре 1952 года Джемма ворвалась в мою жизнь небесным ангелом, белым лебедем, птицей счастья, крыльями мечты, волшебной принцессой, ярким солнцем, родниковой водой, неповторимым обаянием.

По своим внешним и внутренним качествам она была достойна принца, но выбрала меня, простого парня, без особых перспектив. Это был ее осознанный выбор! Она была достойной иметь талантливых сыновей, но воспитала простых, порядочных, добрых и работящих парней, достаточно умных и имеющих, как говорят, золотые руки. Они и их семьи стали ее гордостью!

Она была достойной отдыха на Канарских островах, но всю жизнь отдыхала, тяжело работая, на своей даче, в селе Станислав Белозерского района. Дача стала её осуществленной мечтой выращивать цветы, овощи и фрукты, дышать свежим воздухом, любоваться лиманом, восходом и заходом солнца, пением птиц и шорохом листвы!

Она была достойной ездить на «Мерседесе», но всю жизнь пользовалась общественным транспортом, и только в последней четверти жизни простыми «Жигулями». И это её удовлетворяло.

Она была достойной занимать более высокие должности, но больше всего ценила преподавательскую работу и заведование отделением. Более всего она любила педагогическую работу со студентами, к которым относилась как к своим детям: строго и в то же время заботливо и внимательно.

В ней поразительно сочетались внешняя естественная красота и неотразимость глубокого, волшебного обаяния, глубина чувств и простота общения, гармония интеллекта и чарующей души, возвышенность и приземленность, скромность и благородство, волшебное притяжение и привлекательность манер, приветливость и гостеприимство, очарование и стыдливость, и отзывчивость, и застенчивость. Она была упоительно соблазнительна и искусительна, и в то же время нравственно строга к себе и окружающим.

Характер у нее был прямой, самокритичный, она была коммуникабельна. Говорила всегда все прямо и в глаза и, если оказывалась неправой – переживала сильно и, конечно, извинялась. Ценила юмор, была влюбчива, но всегда хранила верность семье. Человек она семейный.

Семья для нее все: и божество, и вдохновение, и жизнь, и слезы, и любовь. Глубоко переживала наши неудачи, проступки и радовалась даже маленьким успехам. В общем, красавушка, королевна, хранительница семейного очага и собирательница семейного счастья. Постоянно дарила нам свое внимание, заботу и любовь, являлась признанным и безукоризненным штурманом нашей семьи на всех ее тяжелых и простых перекрестках, маяком с негаснущим светом до последнего дня своей жизни.

Я переглядываю все наши семейные альбомы и ее фотографии, вспоминаю многочисленные эпизоды нашей совместной жизни и мысленно хочу вернуть все обратно и изменить себя в лучшую сторону, достойную моей Джеммы.

Единственная моя, солнцем облученная, светом озаренная, как тебя не хватает в моей новой жизни!

Сегодня у меня все есть: родные дети, кров и материальные блага. Но ничто и никто не заменит тебя. Я люблю тебя до слез – теперь уже не тебя, а память о тебе. Она не отпускает меня ни днем, ни ночью. Ты и я теперь на разных берегах, а все, что было на том берегу, я никогда позабыть не смогу.

Последние годы, когда дети покинули наш дом, наш очаг, ты сосредоточилась на мне, на моем здоровье и благополучии. Я вспоминаю, как в назначенное время ты ждала меня с работы, выходя в подъезд на четвертом этаже и смотрела вниз на входную дверь, как улыбалась радостно, увидев меня и шутливо грозила пальчиком, если я задерживался. Как просила: «Поговори со мной». И как я беспечно отвечал: «Сейчас, вот только дочитаю статью в газете». Ты обижалась и справедливо.

Время! Вернись назад и я все это изменю к лучшему! Но время необратимо!

Спасибо, Джемма, что ты была в моей жизни ее главной составляющей. Я не был бы так счастлив, если бы жил не любя, если бы не было тебя, моя любимая и бессмертная!

Я помню твой юмор на моем дне рождения. Поднимая бокал, ты обратилась к сыновьям: «Дети, скажу вам правду. Если бы я начинала свою жизнь сначала, я бы не вышла замуж за вашего папу, и не было бы у меня вас, моих мужчин. Имейте это в виду». И села. Дети захлюпали носами, мало что поняв. А ты встала и сказала: «Это шутка. Простите. Если б я начинала свою жизнь сначала десять раз, то десять раз выходила бы замуж за вашего папу и десять раз родила бы вас. Вот, такой у нас папа!». Это был комплимент, не совсем заслуженный, но сказанный от души!

Хотя, конечно, я ей дарил, в основном, цветы, звезды и любовь, а она мне детей, внуков, заботу, внимание и всю себя.

Моя Джемма была необычайной, неповторимой, неотразимой, притягательной, обворожительной, зовущей и чарующей девушкой с красивым лицом, ясными очами, обжигающим взглядом, очаровательной улыбкой.

Любила искусство, кино, литературу, музыку, музеи. Бог не наградил ее певческим голосом, но музыку она тонко чувствовала и, когда я пел, замечала малейшую фальш, которую чувствовала душой. Она была обречена любить и быть любимой. И хотя я симпатизировал многим женщинам (и они мне тоже), но принадлежал только одной из них – Джемме. Это и была одна моя любовь на всю жизнь и моя вторая половина. Я нашел ее далекую и верную, ни на кого не похожую. Такой и нет, наверное. Добрая, теплая, ласковая, она привила мне трепетное отношение к семье и к любви.

Мы женились 5 августа 1954 года. В этот день мне вручили диплом об окончании мореходки, партийный билет и брачное свидетельство. В этот же день состоялась скромная, но неудачная свадьба. Белый букет надежды, свадебные цветы нам никто не дарил. Но мне улыбалась она. А тут еще прилюдно (были родители, бабушка и сестра Джеммы и мой друг Дима Веденикин) разругались мой брат Коля с женой Зоей, вплоть до нецензурщины. Чего я не стерпел, взял Джемму за руку и мы ушли в парк. Может, это и к лучшему: хуже свадьба – лучше жизнь. Тогда УРА нашей женитьбе и свадьбе!

Мы с Джеммой вернулись домой через час-полтора. Гости нас ждали, притихшие и извинительные. Распили бутылку недорого вина (тогда вина были дешевыми), закусили чем Бог послал, разошлись по углам. А мы с Джеммой всю эту августовскую ночь просидели в беседке во дворе дома и не могли наговориться о себе и нашем будущем. Душевный разговор и пылкая любовь сопровождались теплыми поцелуями – и этого нам хватало.

А потом все собирали меня в гости к моим родителям в Карелию. Джемма не поехала – денег не было на дорогу. Оттуда рукой было подать до Ленинграда, до высшей мореходки, в которую я получил направление на учебу в счет пяти процентов. Это отличники, которые не подлежали направлению на работу и по их желанию направлялись на продолжение учебы в ВУЗы. Дней двадцать я был у родителей, которых смутил рассказом о женитьбе и Джемме. Смутил не только их, но и молодых незамужних учительниц местной школы, которые жаждали знакомства со мной (видели мою фотографию у родителей). Конкурса не получилось. Я стал серьезным и женатым парнем.

А теперь чуть-чуть истории. Меня с Джеммой познакомили 5 декабря 1952 года на танцах в спортзале нашей мореходки. Знакомили мои однокурсники Игорь Зайцев и его подруга Аня Матвеева, одноклассница Джеммы. Они ее провели на танцы, используя мой авторитет для получения лишнего билетика в комитете комсомола училища. Я на танцы не ходил, хотя танцевать немного умел – нас учили бальным танцам (!). Уговорили – мол, надо. Что ты сидишь над книгами, отвлекись, наберись сил и наука легче пойдет, я согласился.

А Джемме я понравился, оказывается, раньше, на большой фотографии, установленной в витрине фотоателье номер семнадцать по улице Суворова с надписью «Фомин А.И. – отличник учебы Херсонского мореходного училища ММФ СССР». Там же размещались фотографии передовых рабочих судостроительного завода и консервного комбината, артистов театра и филармонии и так далее. Так зародилась неожиданно моя судьба.

Нас представили, мы оба застеснялись (по-украински красиво звучит – зніяковіли), как-то торопливо обменялись рукопожатиями. Но тут Игорь скомандовал: «Джемма, Саша приглашает тебя на танец!». Ничего не оставалось, как идти на свой первый вальс со своей первой девушкой. Мы скромно молчали, не зная о чем говорить. Понимал, что я должен, как парень, начать первым, спросил, кто ей дал такое красивое имя, довольно редкое для нашей страны. Оно мне встречалось только дважды и то не у живых дам, а в литературе, в романе Войнич «Овод» и в повести Тургенева «Ася».

Джема ответила, что ее мама учительница, много читала, наверное, это имя нашла в книгах. А живя в селе, они с папой решили пооригинальничать, хотя потом многие селяне звали ее не Джемма, а почему-то Жанна. Так вот, я и влюбился в героиню своего романа Джемму, но пока не в нее, а в имя.

Отношения наши развивались стремительно. Каждое увольнение по субботам и воскресеньям мы встречались и вместе проводили время с восемнадцати до двадцати двух часов – ей в десять надлежало быть дома – порядки у нее в семье были строгими. Мне, правда, было легче – увольнение по субботам до двадцати четырех часов, по воскресеньям – до двадцати трех. Хотя были и исключения, если мы шли в кино на восемь или девять часов вечера, то ей разрешалось опоздать на тридцать-пятьдесят минут.

Была она тогда десятиклассницей, училась в школе номер пятнадцать Херсона, с восторгом рассказывала о девочках своего класса (школа была женской), об учителях и о самой школе. Все у нее были хорошие люди, всеми она гордилась и радовалась, что учится в такой хорошей школе и с такими хорошими девочками.

Был, правда, у них один мальчик, наш курсант, Витя Селиванов, которому разрешили сдать экзамены экстерном за десятый класс. В мореходку тогда принимали на базе семи классов, а у него, как и у меня, было девять классов за спиной. Девочки все ему от души помогали.

В школе этой я никогда не был, размещалась она в небольшом одноэтажном здании возле бывшего почтамта. А приглашение я получил только на выпускной вечер, куда мы и отправились втроем: Джема, ее мама, Лариса Ивановна, и я. Я был в форме, мои дамы опрятно, но не дорого одеты. Помню, туфли у Джеммы были на номер меньше и после танцев она еле шла домой и даже разулась, показав нам кровавые мозоли. Так тогда жили: малый номер обуви был детским и стоил вдвое дешевле.

На выпускном вечере Джему похвалила директриса школы. И мне было приятно, что моя девушка отмечена в ряду лучших. К этому моменту я уже был в нее влюблен, как говорят, по уши. По правде говоря, я самокритично не считал себя достойным ее любви – мои внешние данные расходились с моим же представлением о хороших парнях. А хорошие парни за ней бегали, предлагали дружбу и любовь до гроба. Такие были, причем несколько человек, в нашем училище. Это были – мой друг Дима Веденикин (учился на курс ниже меня) и мой однокурсник Витя Михайлов, судоводитель и будущий капитан.

А в рыбной мореходке учился Джеммин двоюродный брат Владик Речицкий из Харькова и он хотел, чтобы она отдала свое сердце его другу и однокурснику, тоже харьковчанину, Виктору Кащееву. Эти и другие ребята пытались добиться ее, хотя бы малого внимания.

Дима Веденикин поступил как джентльмен, моряк, так, как в морской песне о друге:

А если случился, что он влюблен,

А я на его пути,

Уйду с дороги – таков закон,

Третий должен уйти.

Витя Михайлов боролся за Джемму до последнего дня и честно отступился от нее, когда мы поженились. Он потом уедет в Одессу, будет плавать, станет хорошим капитаном, женится и заведет детей, но всегда будет передавать Джемме приветы через своих друзей, оставшихся в Херсоне. В частности, через своего однокашника, тоже капитана, Толю Веретеничева, жена которого, Людмила Дузова, учились с Джеммой в одной группе педагогического института. Долго не уходил с горизонта только Виктор Кащеев, но и он после отчисления из рыбной мореходки, уедет в Харьков и там найдет себе новую даму сердца. Тогда мы все были джентльменами, не хаяли друг друга, а доверили самой Джемме сделать свой выбор. Она выбрала меня. Не знаю, может, она когда-то об этом и пожалела, но меня никогда ни в чем не упрекала, в смысле выбора. Я же всю жизнь не жалел о нашем совместном выборе. Повода к этому она никогда не давала, оставаясь верной подругой, женой, матерью моих хороших сыновей, свекровью их женам и бабушкой их детям.

В анекдотах обычно фигурируют тещи – мне в этом плане повезло, теща попалась хорошая, заботливая и отзывчивая. А вот в жизни каверзнее ведут себя свекрови. Джемма и здесь была на высоте. К невесткам она относилась как к своим детям.

Во время ссор сыновей с женами (они по пять-шесть лет жили с нами) Джемма всегда принимала сторону невесток. И если я говорил, что вы, дамы, не правы, а прав мой сын, то она отвечала, что кто же за девочку у нас в семье заступится? Так она боролась за крепкие и хорошие семьи своих детей.

Она спокойно учила сыновей и их жен всему, что знала сама, начиная с кухни и заканчивая их служебными обязанностями, и это дало самые серьезные и хорошие результаты. Но о детях позже.

В Джемму были влюблены многие мужчины: и молодые и постарше, и обеспеченные и не очень. Возможно, к кому-то и она питала симпатии, но, как говорят, воли своим чувствам не давала. На предложения развестись и выйти замуж, всем претендентам отвечала отказом: «У меня дети и у них должен быть отец». Семье она не могла изменить по определению, по натуре, по воспитанию и по взглядам.

Возможно, есть женщины, которые «клюют» на более богатую жизнь в материальном плане, на более перспективных и более красивых мужчин, но Джемма так поступить не смогла бы ни при каких обстоятельствах. Она была предана семье. Она и боролась с моими недостатками во имя семьи и детей. И, слава Богу, уйдя в мир иной, она могла себе сказать: «Я все сделала для своих мужчин, они у меня на правильном пути и я за них спокойна».

По словам ее подруг, ей мужчины писали стихи и поэмы, пламенные письма и делали рискованные предложения. Не поддалась, хотя подозреваю, что меня-то изначально она полюбила за большое количество стихов, которые я ей читал на свиданиях, особенно сонеты Шекспира о любви в переводе Самуила Маршака. Я их выучил наизусть наряду с другими стихами Пушкина, Лермонтова, Есенина, Блока, Роберта Бернса и так далее. Джемма потом как-то невзначай призналась, что я ее поразил именно стихами, прочитанными вовремя и к месту, и посетовала, что в житейских буднях я перестал читать ей стихи и вообще говорить на темы взаимной любви. Искренне сожалею об этом. Нельзя было погрязать в житейских буднях, забывая о романтике и чувствах во взаимоотношениях.

А теперь что? Я читаю ей стихи, в том числе и свои, но или ночами, или шепчу на могилке. Поздно, брат.

«Улыбайтесь, господа, улыбайтесь; читайте стихи дамам сердца, читайте; говорите о любви, говорите, пока живы; не дайте душам очерстветь, не дайте, пока вы вдвоем, пока есть еще время. Что толку в поздних раскаяниях: вот, не сказал всего хорошего, что о ней думал (разве что в кратких тостах на днях ее рождения), а ведь женщины так любят наши признания в любви и их систематическое подтверждение. Они, ведь и правда, любят ушами.

Но, как бы там ни было, жили мы дружно, решали все совместно, иногда спорили по мелочам, поругивались, в основном, из-за сыновей. Джемма была более строгим родителем, любила требовательность, честность, ясность, правду, простоту и открытость. Я был более мягким, более склонным к всепрощению и здесь у нас были, конечно, раздоры и непонимание взаимных позиций. Но в споре рождается истина. Детей должны окружать разноплановые педагоги и родители: кто-то должен быть строже, кто-то мягче, кто-то добрее, кто-то требовательнее, и тогда вырастают нормальные дети, за которых не стыдно перед людьми.

Так мы поступали и дома, и на работе. Оба воспитывали: я - будущих моряков, она – будущих медиков. Я был добр, она – строга, но обоих уважали и любили воспитанники, о чем свидетельствуют их письма и отзывы, в том числе и в прессе.

Как педагог, Джемма, конечно, была сильнее меня. Все-таки специальное образование у нее и инженерное у меня. Но она многому меня научила: и методике преподавания, и индивидуальному подходу к каждому воспитаннику, и умению слушать и слышать, видеть в каждом ученике человека. Сама она обладала очень серьезными педагогическими способностями и навыками, и никогда ни от кого не таила свои возможности, щедро делилась опытом работы не только со мной, но и с коллегами по работе. Взамен, я ей всегда помогал писать отчеты и всякие политические доклады, которые мне давались значительно легче. Политику она не любила и ею не увлекалась.

Наверное, все-таки есть какая-то сила свыше, которая помогает нам жить, любить, страдать и умирать. Наверное, есть и предчувствие беды.

В 2005 году мы побывали в гостях у младшего сына Евгения в Австралии. Прием в его семье был теплым и исключительно интересным в познавательном и семейном плане. А в 2007 году мы в третий раз побывали с ней в Соединенных Штатах Америки у старшего сына Олега. Здесь вообще была встреча сердечная и многоплановая. Мы много беседовали с детьми, попутно изучая Америку (об этом позже, то есть о моем познании и признании в любви к этой стране).

Вернулись домой и как-то после ужина (гости и родственники уже ушли), она вдруг мягко, со свойственной только ей очаровательной, признательной, искренней и немного тревожной улыбкой, говорит мне: «Сашок, я скоро умру, ты сам не должен оставаться, поезжай к детям, доживай свой век с ними, пиши, наконец, свои книги (о чем я всю жизнь мечтал) и учебники, и радуйся тому, что мы прожили богатую и содержательную жизнь, вырастили хороших детей. И я ни о чем не сожалею. Обещай мне это сделать».

Я пытался сказать, что она так рано начала говорить о своем уходе. Говорю, что мужчинам положено уходить раньше, их жизнь, в среднем, короче, чем у женщин лет на восемь, так что лучше ты готовься к переезду. «Давай, не спорить, - отвечает, - делаем так, как я говорю». Кто бы ни остался жить после, тот должен уехать к детям, доживать свой век более беззаботно, чем в нашей совсем-совсем независимой Украине, которая совсем не в состоянии обеспечить сносную жизнь ветеранов и пенсионеров.

Потом еще пару раз она выскажется на эту тему (ее ухода). И, конкретно, 4 декабря 2007 года, обедая за столом на даче вместе с моим братом Владимиром и его женой Светланой (они приехали нам помочь подготовить дачу к зиме, к морозам и снегам), она вдруг опять с улыбкой говорит: «Володя и Света, я скоро уйду в мир иной, уж вы не оставьте моего Александра Ивановича одного, без внимания, он ведь к жизни слабо приспособлен. Пока его не заберут дети». Мы ей все:

- Ну, что ты грешишь, Джемма, живи и радуйся!

- Я знаю, я чувствую, не перечьте мне и обещайте сделать то, о чем я прошу!

Несмотря на повторный звонок, я остался, к сожалению, невнимательным к этим словам. Вот что значит жить, не думая о будущем своем уходе. Я не поверил Джемме опять и это есть главная ошибка моей жизни, моя недооценка ее слов, дел и поступков. А безмятежность в таких вопросах допускать нельзя.

Пишу это с горечью, с огромным самоуничижением, с пониманием бесценности утраты и назиданием тем, кто делает и поступает так, как это сделал я. Я грешен перед нею и вместе с прощальным плачем и искренними словами: «Прости, Джемма», ничего уже не могу сделать, кроме доброго совета другим делать все своевременно и на закате жизни относиться к своей любимой так, как это мы делали в юности и в далекой молодости.

Лет пять назад до этого разговора мы как-то подумали о возможной смерти и решили составить завещание нашим детям, что было и сделано. Эти документы мы соответственно отвезли в Америку и Австралию.

Теперь к этому завещанию я бы добавил, что в случае моей смерти похороните меня в урне с прахом на кладбище в Херсоне, рядом с моей назабвенной, любимой и для меня бессмертной Джеммой.

И может, тогда от меня отступят пронзительная тоска, ежедневные воспоминания о нашей молодости, нашем взрослении, о нашей жизни, и так до конца не высказанных добрых чувствах еще при жизни. «Позови, Джемма, меня на закате дня, позови меня, позови меня». И я приду, пусть даже с опозданием и скажу: «Милая моя, солнышко лесное, где в каких краях мы встретимся с тобою?». А при встрече ты подойдешь своей величавой, графской походкой и, как всегда ласково, и с обезоруживающей улыбкой скажешь: «Здравствуй, Сашок! Нельзя опаздывать на свидания с родной женой, ты же у меня строг и пунктуален в этой части. Смотри мне! Да сохранит нас Господь на всех путях своих!».

Что еще сказать. Я не рассказал и сотой доли того, что она значила для меня и для семьи. Я не отметил и сотой доли тех качеств, которыми она обладала. Казалось бы, обыкновенный человек, нормальная, красивая и умная женщина, но сколько в ней было чего-то особого, свойственного только ей обаяния, чистоты помыслов и дел, великолепного характера, тонкого темперамента, золотых рук и графской стати дам девятнадцатого века. Она была и гордой, и независимой, и тонкой, и умилительной, излучала глубокую силу неотразимого притяжения.

Она понимала, что у людей всегда были и будут удачи и неприятности и подчеркивала: «Пусть удачи будут крупными и радуют нас, а неприятности будут мелкими, чтоб не сильно огорчали. А в сложные моменты жизни (смерть близких, неприятности на работе и не всегда адекватное поведение детей) находила силы и мужество держать себя в руках и помогать всем, чем могла.

Когда дети стали взрослыми и стали опаздывать вечерами домой, будучи на свиданиях со своими будущими женами, она свои волнения скрывала даже от меня. Брала пряжу и спицы и выходила во двор вязать кофты и носки, и варежки, как она выражалась, на свежем воздухе. Я выглядывал в окно, она сидела в беседке, делала вид, что вяжет, а сама тревожно смотрела на оба входа в наш двор, чтобы не прозевать своих деток и скорее увидеть их здоровыми и невредимыми. Я все это понимал, выходил к ней и говорил:

- Давай я пройдусь по городу и поищу наших детей.

- Ну, что ты, это же для них оскорбление перед девушками, унижение и недоверие.

А тогда ведь не было мобильных телефонов, а телефоны-автоматы, как правило, были оборваны и не действовали.

Оправдания детей не принимала, подчеркивая, что «мы с папой тоже свиданничали, но никогда не нарушали временной режим» и разбиралась во всем спокойно, как говорил Тацит: «Sine ira et studio» - без гнева и пристрастия.

Я вспоминаю 1953 год. Перед годовщиной нашего знакомства (пятого декабря) и возникшей доброй дружбы и любви ко мне пристала серьезная болезнь, вернее она была, эта язва двенадцатиперстной кишки, но обострилась.

Меня, благодаря стараниям брата, положили в спецбольницу для больших (белых) людей – там были лучшие медики и хорошо кормили. Кстати, именно в этой больнице я услышал слово «ананас» и впервые попробовал эти плоды в консервированном виде. Меня лечила молодая, но очень умная и талантливая врач-терапевт Ольга Осмоловская.

Ей большое спасибо за то, что она быстро определила и на рентгене подтвердилось, что у меня язва. В больнице я лежал в палате с двумя стариками-пенсионерами, отцами крупных местных начальников. С одним из них, Иваном Пугаченко, у нас сложились очень хорошие отношения. Мы подолгу беседовали о политике, о людях, о море и моряках, о литературе и театре и так далее. А когда два раза в неделю ко мне приходила Джемма, и я выходил к ней в вестибюль, то полбольницы выглядывали и оценивали мою Джемму. И Пугаченко торжественно объявлял: «Красавица. А если еще и умница, то цены ей нет. А тебе повезло». И меня спрашивал: «Кто она тебе?». Отвечал скромно: «Родственница, студентка». На что он с глубокой усмешкой и народным юмором отвечал (цитирую по памяти, дословно и так, как он произносил): «Василь бабі вона сестра у первіх, а Василєва жінка – рідна бабі тітка! Ось така вона тобі родичка! Признайся лучше, что она невеста, и я поверю, что ты выбрал достойную подругу жизни». Пришлось признаться.

Джемма часто приходила в больницу с моими одногруппниками (с Колей Альбаевым, Володей Збродовым, Борей Медведевым и многими другими). Они всегда приносили мне что-нибудь сладенькое, я тогда обожал конфеты и печенье, но, главное, книги, конспекты и очередные темы уроков, чтоб я учил и не отставал от программы.

Благодаря ей, друзьям и врачам я и подлечился, и подучился, и зимнюю сессию, вопреки ожиданиям педагогов и товарищей, сдал на отлично и снова был представлен к награждению фотографией у развернутого знамени училища, что тогда было высшей наградой учебного заведения.

До больницы и после, когда мы свиданничали с Джеммой, один-два раза в неделю, она приходила ко мне в каком-то светлом, искристом, лучистом, игривом настроении и обязательно с горстью конфет, карамелек и разноцветных шариков-горошин. Мы долго ходили рядом.

Где-то через полгода взялись за руки, а через год стали гулять под ручку, как вроде бы жених и невеста. Тогда нравы были строгими и мы себя «блюли», в отличие от современной молодежи. Впрочем, молодежь я не виню. Каждому времени свои нормы поведения. Но наша юность сохранила какую-то таинственность и притягательность взаимного общения, жажду ускорить и узаконить свои отношения и только после признания в любви и просьбы у родителей руки и сердца своей дамы, можно было и поцеловаться.

Сказать, что мы – решали какие-то проблемы – нет. Мы просто радовались этим встречам, беседовали о друзьях и подругах, о прочитанных книгах, о жизни, ходили в кино, на концерты, спектакли, когда были у меня деньги.

Джемма очень любила кино, не пропускала ни одного фильма и эта любовь сохранилась у нее на всю жизнь. Уже в старости, когда мы перестали ходить в кинотеатры (последний раз ходили в кинотеатр «Украина» в 1998 году), она смотрела фильмы дома по телевизору или видеомагнитофону. Мы купили второй телевизор: я смотрел, в основном, новостийные программы, а она кино и спектакли. А хорошие праздничные концерты мы смотрели вместе. При всей перегрузке кинопродукции, в отличие от меня, Джемма хорошо помнила и содержание фильмов и их авторов, и актеров. Мне это не давалось.

После выписки из больницы и сдачи зимней сессии я уехал на каникулы в Берислав, к брату. Здесь я признался и друзьям, и Коле с Зоей, что у меня есть девушка и у нас с ней есть серьезные намерения.

- Мы не против, - ответили, - но сначала познакомь с нею и с ее родителями. Как оказалось, мой брат Коля хорошо знал Джемминого отца, Александра Васильевича, по совместной работе в сельском хозяйстве, правда, в разных районах. Ее отец трудился в Цюрупинском районе, а мой брат возглавлял Бериславский район.

Где-то весной или в начале лета 1954 года состоялась встреча моих родственников с семьей Джеммы. Все друг другу понравились, Коля даже пошутил: «Ну, ты молодец! Сумел такую девушку отхватить!». На что Джемма с юмором, как всегда, ответила: «А, может, это я его отхватила!». И засмеялась так заливисто, что все заулыбались.

Ее семья с самого начала нашего знакомства мне очень нравилась своей простотой, дружбой, четкостью взаимоотношений и взаимопомощью. Бабушка, Мария Григорьевна, благоволила ко мне откровенно. Это была мудрая, опытная и необычайно добрая и сопереживательная женщина, одного года рождения с моим отцом – 1884. Она меня жалела, как родного внука, и, когда я приходил в их дом (мы еще не были женаты), то первым делом сажала за стол и угощала жареной картошкой (мечта курсанта!) и салатом из помидоров и огурцов. Здесь я признаюсь, что до Марии Григорьевны я не любил и не ел помидоры – не нравился их вкус, но отказываться было неудобно. И с тех пор помидоры, как овощ, заняли в моей пище первое место. Недаром Джемма на даче всегда сажала не менее пятидесяти кустов разных сортов помидор от желтых и черных до красных и с гроздьями мелочи.

Бабушка первой нас благословила на брак, несмотря на сопротивление родителей, которые хотели, чтобы я сначала вылечился от язвы, во-первых, а во-вторых, чтоб сначала вышла замуж старшая сестра – таковы народные традиции. Но бабушка и их уговорила и старшей сестре, Олимпиаде, сказала, что это не обязательно быть старшей и первой. Богу и мне угоден и другой вариант. На том и порешили.

Джемма была и любимой внучкой бабушки: нежная, заботливая, она до – лет спала с ней в одной кровати. Александр Васильевич и Лариса Ивановна, родители Джеммы, может и не сильно прилежно воспитывали своих детей, но зато серьезно заботились об их питании, сносной одежде и определенных бытовых удобствах, ведь жили они на селе в Цюрупинском районе, а дети и бабушка в городе. Так тогда поступала «мудрая» партия, направляя своих членов их города на работу в село, разрывая надолго семьи, родителей и детей, с иногда плохими последствиями. Как бы там ни было, меня ее родители признали, и всю жизнь относились, как к родному сыну.

Сестра Олимпиада, как сестра, относилась и ко мне. Помогала, чем могла, пока мы жили в бедности, давала много полезных советов и не стеснялась говорит., если мы не так чего-нибудь сделали, или не то купили. А жили мы сначала все вместе: ее семья, наша семья и бабушка, пока мне не дали комнату в общежитии курсантов размером восемь квадратных метров. Но это была своя комната, наш первый семейный дворец!

Жениться мы с Джеммой решили, как только она закончит первый курс пединститута, а я, соответственно, мореходку. Поэтому все было запланировано и рассчитано до часов и минут.

В этот день, 5 августа 1954 года в десять часов нам вручили дипломы под грохот оркестра и дробь его барабанов, в двенадцать часов из рук секретаря горкома партии Чекановой Александры Тарасовны я получил партийный билет (свидетельство курсантского авторитета), а в четырнадцать часов нас с Джеммой расписали в ЗАГСе по улице Коммунаров рядом с тогдашним горкомом партии. На шестнадцать часов была назначена свадьба, которая вопреки канонам прошла плохо. Как сказала мудрая бабушка, Мария Григорьевна, неудачная свадьба – счастливая жизнь. Как в воду глядела.

Через неделю законного брака я уехал в Карелию к родителям, откуда в конце августа отправился на учебу в Ленинградскую высшую мореходку имени адмирала Макарова. Но уже через два месяца я снова оказался в Херсоне – отчислился по состоянию здоровья. Деньги на дорогу выслала Джемма, заняв их у соседки, доброй бабули Евдокии Кузьминичны (она тоже меня любила!).

Начиналась новая, уже совместная, жизнь – бедная и сладкая, трудная, но содержательная. Сначала я прошел, как и все мои однокашники, стажировку на кораблях Черноморского флота, после которой мне присвоили звание младшего техника-лейтенанта запаса. А потом долго искал работу – с конца февраля до середины апреля. Помог брат. Меня пристроили вторым механиком (тогда это было можно) на буксир «Василий Боженко» речного порта. Но долго я там не проработал. Не очень трезвые капитан (заснул на палубе) и рулевой (обняв штурвал, спал) посадили буксир на мель в двух-трех милях от Херсона. Три дня нас снимали с мели, а потом начались разборки.

Как всегда нашли виноватого в моем лице, так как я стоял в эти часы на вахте в машинном отделении. Меня обвинили в том, что я не вовремя остановил главную машину, хотя любой моряк, даже практикант знает, что машину можно остановить только по приказу с мостика. За меня заступилась Клавдия Ефимовна, начальник отдела кадров порта, сказала написать заявление и за полдня рассчитала меня с работы. Гонения прекратились, но и зарплата тоже. Осталась Джеммина стипендия. Опять трудности, опять неудачи. Но я пишу об этом только потому, что меня держала на плаву моя любимая Джемма. Она, как могла, успокаивала меня, вселяла уверенность в будущем. «У тебя, - говорила, - все впереди. Не отчаивайся, надейся и жди!».

Счастье улыбнулось в том же июле 1955 года. Я случайно встретил начальника училища Ивана Захаровича Кривошея, который расспросил меня обо всем, сказал не огорчаться и прийти назавтра к нему. Взяли меня сначала лаборантом, а уже в октябре я был избран комсоргом училища, потом стал преподавателем и позже начальником специальности. Кривошея пророчил: «Быть тебе замполитом!». Это когда меня наградили в 1958 году Знаком «Почетному работнику морского флота» за успехи в работе с курсантами.

Я к чему все это пишу. Хорошо, что все так получилось, но и на этом сложном отрезке жизни я растерялся и только благодаря замечательной девушке и жене, я не утратил бодрости духа и сумел с ее помощью найти свое место в жизни, вместе с ней, конечно.

Я уже отвлекся от главы и, самое главное, от Джеммы. Но теперь, оставшись без нее и вспоминая всю нашу жизнь, перебирая все ее моменты, случаи и выверты судьбы, прихожу к однозначному выводу: если моя жизнь прошла не зря и в какой-то мере удалась, то это прежде всего, и самое главное, заслуга моей любимой, красивой, мудрой, очаровательной, беспредельно преданной, рассудительной и здравой женщине – Джемме.

Всем, чего я достиг, в том числе здоровья и долголетия, я обязан ей. Все, что я преодолел, это благодаря ее оптимизму и какой-то упорной вере в меня. Она была и моим учителем, и моим советчиком, и хранителем семейного очага, и талисманом, и министром финансов, рачительным и бережливым, и талантливым шеф-поваром. А какой она была матерью моих сыновей! Дай, Боже, всем нормальным мужчинам таких жен, которые хотя бы в отдалении напоминали мою Джемму. Мне повезло в жизни с нею. И это мое счастье и глубокая искренняя благодарность судьбе за то, что она свела нас вместе.

С самого начала нашей семейной жизни она верила в будущее, не роптала на судьбу в случае неудач, решала самостоятельно, как жить дальше, и поступала, как потом выяснялось, правильно и мудро.

После окончания пединститута в 1957 году не стала выпрашивать местечко в Херсоне, хотя я здесь уже работал в мореходке, а поехала на работу в только что тогда открытую первую на Херсонщине школу-интернат в селе Львово Берилавского района. Как тогда говорили, туда посылаем лучших. За два года работы здесь она приобрела бесценный опыт, преподавала не только родные ей химию и биологию, но также географию и историю – не хватало учителей.

Здесь ей попались опытные коллеги-педагоги, ставшие впоследствии заслуженными учителями республики. Здесь ее направляли известные на Херсонщине директора школы. Жила она сначала на квартире в селе у бабушки Хаи, которая ее многому научила, в частности поварскому искусству. Только в школу было далеко бегать – километра три, что было плохо, особенно зимой.

Потом она перешла в общежитие при интернате. Стало легче – все было рядом. К ней туда я приезжал неоднократно, почти все два года ее работы вдали от семьи. Для нас это тоже была школа жизни. Уже потом, став взрослым и познав немного жизнь, я понял, как мы серьезно рисковали, выбрав такой образ жизни, вдали друг от друга. Ведь мы могли затеряться и найти себя в другом мире, и не было бы у меня тогда моей Джеммы.

То есть я испугался, но намного позже, чем надо было. Но ничего, два-три раза в месяц она приезжала домой решить свои и мои бытовые проблемы, пару раз в месяц я отправлялся к ней на один-два дня. Езда в переполненных автобусах, холодных зимой и перегретых летом – не из приятных. Но два года на колесах она провела. К чести ее – не испугалась, стойко пережила трудности и помогла нашей семье стать, хотя бы относительно, на ноги в материальном смысле. Зарабатывала она тогда в два раза больше меня.

В 1958 году Джемма забеременела, мы решились почти после пяти лет совместной жизни обзавестись, наконец, ребенком. В феврале 1959 года ее отпустили в декретный отпуск, а после рождения двенадцатого апреля старшего сына Олега нам удалось перевести ее в городскую Херсонскую школу-интернат номер один, которая тоже тогда только открылась. Но перевели ее не учителем-предметником, как она хотела, а воспитателем.

Год она проработала воспитателем, а в 1960 году ее взяли преподавать химию в местном медицинском училище, где вначале давали педнагрузку и по биологии. С этого года и до самой кончины она всю себя отдала медицинскому базовому училищу, создала музей его богатой истории, много и плодотворно работала с учениками и коллегами. Здесь она двадцать пять лет заведовала фельдшерским отделением и заслужила признательность своих бывших учеников, ставших главврачами и ведущими специалистами многих городских и районных клиник Херсонщины. И уже дойдя до пенсионного возраста, оформив пенсию, продолжала трудиться так же, как всегда, добросовестно и достойно.

Хотя с точки зрения материальной, могла бы этого и не делать – все у нас уже было: и квартира, и дача, и машина, и пристроенные за кордоном дети. Жить бы и радоваться. Но не могла она заточиться в домашнем мире, не такой была ее широкая натура. Ей нужны были и коллеги, и ученики, а, в-общем, непрерывное движение.

Она уменьшила педнагрузку и, как сама говорила, ходила на работу с удовольствием до конца дней своих, отдавая себя людям. Это была Джемма с ее неповторимой, крайне действенной натурой. Она не могла, как все наши пенсионеры во дворе, выходить вечером на посиделки к подругам. Ее интересы были шире, значительнее и богаче. Поживи бы она побольше, точно бы сказала словами знаменитой песни любимой певицы, французского воробышка, Эдит Пиаф: «Нет, я ни о чем не сожалею». Ее песня – это семья и ученики, ее песня – это коллеги и подруги. Ее жизнь не обрамляла «виньетка ложной сути» и у нее не было пустых, напрасных слов и дел.

Она всем желала, несла и дарила тепло и свет, любовь и надежду, веру и радость, , счастье и бодрость, красоту и величие, гордость и оптимизм. Она была главным штурманом семейного корабля и вела его пятьдесят четыре года через все штормы, бури и ураганы без потери плавучести и устойчивости, непотопляемости и остойчивости, не сбиваясь с курса и обходя все возможные рифы и опасности. Она была обречена любить и быть любимой, сохраняя при этом свое величие и величавость.

Если она бралась за что-то, то непременно доводила до ума, осваивала досконально и выполняла точно, вовремя и качественно, начиная с домашней кухни и заканчивая педагогической работой. И с тем она ушла в бессмертие, в мир иной, оставив меня наедине с самим собой и с проблемами, меня окружившими. И теперь меня сотрясают каждодневно непреодолимая тоска и угрызения совести, тяжкая грусть и чувство вины, поздние мысли и желания что-то переделать. Но нет возможности вернуть прошлое, а от дум не спрятаться, не скрыться.

За каждый миг жизни я благодарю свою Джемму и все наши ясные дни я оставляю себе, как вечную и непроходящую память о ней. Промелькнув, словно комета, в моей жизни, она оставила яркий неистребимый свет в моей душе, став добрым следом на земле и в небесах.

Я симпатизировал и был влюблен во многих девочек, девушек и женщин (любили и меня!), но принадлежал только одной – Джемме! Это и была моя одна истинная любовь и моя вторая, но истинная половина. Я пока не дал себе ответа на извечный вопрос: «Почему люди умирают? Почему они стареют, болеют, покидают нас и этот мир навеки?».

И это несправедливо. Ведь мы, оставшиеся в живых, остаемся их вечными должниками и наша совесть будет мучить нас всю оставшуюся жизнь за то, что мы еще живем, а их, наших родных и близких, нет рядом с нами. Наверное, так нужно Богу и божественному провидению, чтобы мы, живущие, осознали свои ошибки и невольные грехи по отношению к своим половинам. Это тяжкий крест и его надо нести до конца жизни, моля Бога и небеса о прощении.

Это мое последнее так и ненаписанное и не попавшее ей в руки при жизни мое письмо-исповедь: «Дорогая Джеммочка! Независимо от того, где ты сейчас, рядом со мной или на небесах, - я каждый божий день начинаю с тобой и с тобой же его и заканчиваю. Ты каждый час и каждую минуту в моей душе и в моих мыслях. Ты по-прежнему направляешь меня, поишь и кормишь, обстирываешь и снаряжаешь, обязательно приговаривая: «Береги себя! Ты нужен мне и детям!». Боже, как же я этого не оценил в полной мере, когда ты была рядом, когда можно было сказать: «Спасибо, моя хорошая, ты у меня самая лучшая, самая красивая, самая необходимая! Я люблю тебя!». Ты, как и любая женщина, хотела это слышать. Но скупые на трогательные слова мужчины, и не очень внимательный я, не удосуживался заслуженно награждать тебя красивыми словами, мыслями и поступками. Как же? Все некогда, все недосуг. А жизнь одна и после пятидесяти она стремительно и неудержимо несется к своему закату. Вот только никто не знает где и когда она закатится.

Звездочка моя! Заря моя неугасимая! Свет души моей и радость бытия моего! Ты столько дарила мне тепла, заботы, любви и понимания, что их хватило бы на две, нет, на три жизни. А я ведь скупой рыцарь, так и не удосужился сказать тебе при жизни, что любил, люблю и буду любить вечно: утром и вечером, днем и ночью, в будни и праздники, дома и на работе!

Сказать, что как мне повезло с тобой, какое ты мне подарила счастье собой и нашими сыновьями, ничего не сказать. Я раб твоей и своей любви. Ты мой чистый колодец, из которого я всю жизнь пил родниковую воду. Я только поздно осознал все это. И мне стыдно перед тобой и памятью о тебе, что не уберег, не охранил, мало за тебя молился, не много уделял внимания, не ценил в полной мере, не находил нужных слов, не целовал лишний раз трепетно и от души, не обнимал с чувством, как в молодости и почти не читал стихов. А ты ведь всего этого с лихвой заслужила. Ты провела наш семейный корабль через все штормы и бури, сберегла нас и не сохранила себя!

Милая моя, мне еще так много нужно сказать тебе и поблагодарить за то, что ты была в моей жизни, украсила ее собой, облагородила ее своей чистой душой и нежным сердцем, тонким умом и чутким характером. Твои любовь и терпение, ласка и доброта, внимание и забота, безмерны и неописуемы и никто их не в силах заменить.

Ты была нашей доброй феей, сказочной королевой, мудрой мамой и бабушкой! Ты была всем! Мы безмерно тебе благодарны за все: за подаренные нам жизнь, счастье, удачу и благодать. А я любил, люблю и буду любить тебя пока живу и дышу. В безмерном пространстве и нескончаемом потоке времени ты по-прежнему сияешь мне своим красивым и мудрым ликом, бережешь меня от невзгод и ударов судьбы. Хотя от главного удара – своего ухода – ты меня так и не сберегла.

Любимая, я перечитал все наши письма: твои - мне и мои - тебе. Какие же красивые чувства друг другу мы в них выражали! Как же безмерно, пламенно, нежно, стыдливо и красиво мы любили друг друга и честно в этом признавались. Не понимаю, почему на закате жизни, любя тебя по-прежнему, я так и не признался тебе в этом ни разу, так и не сказал добрых слов: люблю, ценю, обязан, прости. Говорю их сейчас. Может душа твоя их и воспринимает, может, и нет, но все же лучше поздно, чем никогда. А я, наконец, очищусь навсегда от угрызений совести, от малого внимания к тебе на последнем отрезке жизни. Прости меня еще раз и тысячу раз в дальнейшем.

Помни! Что ты до конца дней моих, до последней минуты и вздоха по-прежнему во мне жива и остаешься моей, моей и еще раз моей. Будь же благословенна твоя душа и здесь, и в ином мире. Ты заслужила своей жизнью свой вечный покой и памятник во мне, детях, внуках, родственниках и друзьях. И ты бессмертна! И по-прежнему любима! Твой Саша».

P.S. Вот уже два года, как тебя нет, а меня каждый день будоражит мысль, которую я не могу тебе не сказать. Эта мысль – о слезах. Ты знаешь, что я не переносил слез малых детей и женщин, так мне было тяжело их видеть и слышать всхлипывания.

Я не имею в виду слез от боли утраты родных и друзей, от физической боли. Я имею в виду слезы обиды. А я помню, как однажды я тебя серьезно обидел и ты горько плакала.

Это было в моем училище, мы праздновали какой-то юбилей и, естественно, пили, пели, плясали и танцевали. Вот только с тобой я танцевал мало, все больше с подругами по работе. И твое самолюбие было справедливо уязвлено. И ты на вопрос моего начальника, замечательного человека, Николая Федоровича Кайстренко: «Почему Вы, Джемма, грустны?», вместо ответа расплакалась. Он меня подозвал, выругал, на другой день добавил еще.

Боже! Каким же я был дураком, глупцом, «общественником!». Как я мог так поступить! Что мной двигало? Чем я думал! Теперь поздно раскаиваться. Но я это делаю для того, чтобы ты знала, что кое-когда я поступал по глупости, не думая и не контролируя свои шаги и поступки. Прости еще раз, дорогая! Знай, что я и караюсь, и мучаюсь, и каюсь. И, может, это раскаяние поможет тебе простить меня и избавить от вечных, не выходящих из моей души, угрызений совести.

Если бы можно было начать жизнь сначала?!

Если бы вернулась молодость?!

Если бы ты была со мной сегодня?!

У нас все было бы по-другому, намного лучше, сердечней, заботливей, умнее, тоньше и краше.

             И другие

Были в моей жизни и другие представительницы прекрасной половины человечества, оказавшие определенное влияние на мое формирование как юноши, так и мужчины, бескорыстно помогавшие мне разобраться в тайнах бытия, в поведенческих мотивах по отношению к женщинам, начальству, коллегам, ученикам, друзьям-товарищам. Я их благодарю за науку, за теплое участие в моей деловой и личной жизни.

В детстве и юности я был влюбчивым человеком и мне часто нравились девочки и девушки, причем я не выделял среди них красавиц: блондинок, брюнеток, шатенок, рыжух – лишь бы личико было симпатичным, да в глазах мысли мелькали.

Первая моя любовь случилась в шестом классе Любомльской неполной средней школы (семиклассной) с русским языком преподавания (Волынская область). В ней учились дети военных, служивших в местных армейских и пограничных войсках да дети присылаемых тогда из центра многочисленных районных начальников от партийных до хозяйственных и административных органов. Звали мою пассию Жанна (помните, что-то близкое к Джемме), фамилия Тараканова. Она была дочкой полковника Тараканова, начальника штаба (вот я куда замахнулся!) воинской части, расквартированной в райцентре (город Любомль – на границе Волынской области с Польшей).

Жанна была очень красивой девочкой с двумя косичками и теплыми темноватыми глазами. На Жанну дАрк не тянула по причине нежности своего лика и скромности в поведении. Надо отдать ей должное, на меня она была, как говорят, ноль внимания. Ее не трогали ни мои взгляды, ни записочки (юморные, не любовные, конечно), ни даже стихи, которые я начал писать благодаря ее появлению в зоне моего внимания. В мой адрес она смотрела только саркастически, как мне казалось, без капли положительного чувства.

И я понял, что я не красив и не в силах привлечь к себе женское (вернее, девичье) внимание. Правда, она ни к кому ни в классе, ни в школе не была расположена, никто ей не носил портфель, не дергал за косички и не удивлял остротой ума и находчивостью. Такой и была моя первая, безответная и неудачная любовь.

Успокаивала меня только одноклассница Лариса, старше нас года на два-три (из-за войны пропустила три года учебы). «Ничего, - говорит, - не расстраивайся, рано или поздно, но ты кому-то понравишься». И, правда, это случилось позже, лет через шесть-семь, когда я был уже юношей и курсантом мореходки. Надо отдать мне должное, я был скромным и стеснительным парнем, с девочками не умел ни разговаривать, не находить общего языка, ни дружить. Разве что в детстве, в первой-четвертом классах я ходил в школу вместе с Валей Александровой, соседкой по хутору села Верхнее-Дрезгалово. Но мы с ней были что-то вроде брата и сестры, хотя нас дразнили «жених и невеста».

Седьмой класс этой же Любомльской школы начался для меня с украдчивых слов одноклассницы Ларисы: «А у нас будет новенькая – красавица, лучше твоей Жанны. Смотри, не влюбись!». Смотрел, влюбился с первого взгляда. Звали ее Галина Доценко. Девочка неописуемой красоты, обаятельного взгляда, точеной фигуры, длинных ног, копны светлых волос. Красиво и богато одета. Рты у мальчишек открылись непроизвольно, глаза округлились. Столбняк продолжался до звонка на урок, который и вывел нас из оцепенения. Но дело было хуже, чем с Жанной.

В Галю влюбились все ребята и я был одним из них. К счастью, в нашем классе она никому не отдала своего предпочтения. Ко всем относилась ровно, по-товарищески и даже давала списывать домашние задания, училась на «хорошо».

В восьмой класс я пошел в Любомльскую среднюю школу номер один с украинским языком преподавания. И благодарен этой школе за неплохой украинский язык и доброе отношение к украинской литературе, особенно к ее классике. Вот так и закончилась моя двойная любовь в Волынской области.

Когда я учился уже в мореходке, мои Любомльские друзья – Гарри Жиренкин и Володя Тюрюмин писали мне, что девочки Жанна и Галя нашли себе друзей, а потом и замуж повыходили. Но интереса к ним, кроме житейского – у меня уже не было. Первый этап в сторону любви был пройден. Пройден без сожаления, без слез и стонов. Так мне и надо.

Но опыт я получил, а ничему не научился, в смысле соблазнять девчат. А может, это и к лучшему. На всех девушек – красавцев не напасешься! Поэтому в дальнейшем моя влюбленность в девчат постепенно увела меня в сторону более прилежной работы и активного самовоспитания: интеллектуального, эмоционального, физического. Я таки стал много над собой работать, анализировать жизнь и события, делать зарядку и заниматься спортом, читать газеты, журналы, художественную литературу, писать стихи и поэмы.

Потом, когда у меня будет своя библиотека (около трех тысяч томов), переглядывая ее лет в шестьдесят, я к своему стыду, обнаружил, что основную часть прочитанного (особенно классики) процентов на восемьдесят, я прочитал лет до двадцати пяти. А потом семья, дети, работа давали возможность читать только газеты да толстые журналы, и я все время мечтал выйти на пенсию и начитаться до отвала. Пока не удается, хотя и много читаю.

После Любомля жизнь пошла так. Моего брата из-за ранений и болезней перевели на юг Украины председателем Бериславского райисполкома Херсонской области. Через год он уже стал первым секретарем райкома партии. Переехали мы в Берислав в декабре 1949 года, в лютые холода. Набирая в сарае в ведро топливо (а это были кукурузные початки, разумеется, без зерна), я вдруг упал в обморок. Зоя, жена брата, как почувствовала, прибежала мне помочь. Затащила в дом, позвонила брату и уже минут через двадцать в доме был врач, местное светило с дореволюционным стажем, доктор Мильчевская.

Осмотрев, прослушав, расспросив, она определила, что болен желудок или желудочно-кишечный тракт. Выписала лекарство, дала какую-то таблетку (у нее всегда с собой были разные лекарства для экстренной помощи). Потом она меня спросила в каком классе я учусь. Я ответил, что в девятом.

- А у меня внучка Смоляренко-Мильчевская Света тоже учится в девятом классе, - сказала врач.

На другой день Света и ее одноклассник Боря Борулин пришли меня навестить, предварительно позвонив, что идет делегация девятого класса средней школы номер один. Пришли, мы познакомились, разговорились. Они мне сказали, что в школе – классные учителя, но сильно много требуют. Я ответил, что готов преодолевать с их помощью любые требования.

Уже можно догадаться, что первой моей любовью в этой школе станет Света. И опять только дружеские отношения, как и со всеми. Но уже в десятом классе, когда я буду учиться в мореходке, моя Света вдруг влюбится в нашего одноклассника Сергея Сергеева, красивого, статного и обаятельного парня. Куда там мне до него! И хотя он учился не очень, я простил Свете эту «измену» и одобрил ее выбор. Тем более, что к тому времени (к концу девятого класса) я уже был влюблен в Тамару Назаренко, соседку по дому, дочку знаменитого на Херсонщине Героя Советского Союза (за финскую войну, где он потерял обе ноги из-за обморожения, но задание выполнил ценой своего здоровья).

Тамара, как и ее отец, была очень скромной, на мои попытки обратить на себя внимание, никак не реагировала. Я после девятого класса поступил в мореходку, а она через два года (она училась на класс ниже), в соседний с мореходкой педагогический институт. Будучи студенткой, она вдруг обратила на меня внимание. Об этом мне сообщили ее подруги Лиля Калиниченко и Таня.

Как говорится, пришла ответная любовь, но это уже не было наградой за терпение. Мои чувства прошли безвозвратно и у меня уже была Джемма. Тамара потом выйдет замуж за Николая Корчагина, у них будет сын Павка. Он закончит мореходку, будет плавать радистом на судах грузинского морского пароходства (Батуми). А отработав пять лет, вернется в Херсон и станет толковым офицером ГАИ, где работал и его отец. С их семьей я буду поддерживать дружеские отношения, в том числе и с сестрой Тамары Светой.

Дружба и любовь детства незабываемы и хороши тем, что мы всегда бескорыстно помогали друг другу. Тернистый путь моих симпатий на этом не кончается и дальше я об этом напишу. А в свое оправдание я только и скажу, что Джемма обо всем и все знала, я ей сам все рассказывал, понимала и даже, вроде бы, не ревновала. А с Томой Назаренко они были близко знакомы, учились в одном институте, и Джемма о ней хорошо отзывалась.

Когда я учился в мореходке, друзья меня знакомили с подругами их подруг. Но особых впечатлений они на меня не производили. Правда, однажды Эдик Нигрей, мой однокурсник, пришел на танцы с двумя подругами и проводить обеих не смог, так как они жили в разных концах города, а времени до конца увольнения оставалось мало.

Пришлось выручать друга.

Проводы заняли минут сорок. Транспорта тогда не было, шли пешком. О чем я болтал, стараясь быть джентльменом? Не помню. Но Лариса, девчоночка с голубыми глазами и красивым личиком, мне понравилась. Я стал набиваться на то, чтобы проводить ее еще раз.

Но она Вале и Эдику отказала. Говорит: «Мне с ним не интересно. Он, когда меня провожал, всю дорогу говорил о науках, друзьях, учителях и даже, подумать только, ни разу не обнял и не поцеловал». Моей скромности и застенчивости был нанесен жестокий удар, но и он меня ничему не научил. Джемму я обнял и поцеловал первый раз только перед свадьбой, когда все уже было решено.

Я уже писал, что в декабре 1953 года меня положили в спецбольницу. Туда же через неделю была госпитализирована Оксана Манзюк, весьма симпатичная, умная и начитанная особа, студентка пединститута. Когда не было посетителей ни у нее, ни у меня, мы частенько сидели в приемном зале в креслах и вели неторопливые беседы о жизни, литературе и искусстве, о науке, и даже о политике. Она во всем разбиралась лучше меня, кроме политики. Ведь дома у нее была интеллектуальная семья: мама и папа актеры местного муздрамтеатра, а дедушка Бориков был даже заслуженным артистом республики.

Бывая в нашем театре (культпоходы организовывал наш профсоюз), я знавал родственников Оксаны и был о них высокого мнения. Естественно, я увлекся этой девушкой, бывал у нее дома и, может быть, влюбился бы в нее, но что-то меня остановило. Скорее всего, образ Джеммы, с которой мы тогда красиво дружили. Не обошлось и без высшей силы, которая приснилась мне в образе учительницы младших классов Елизаветы Осиповны, произнесшей фразу: «Шурик! Не мелочись, твоя судьба – Джемма!».

Кратко остановлюсь на тех женщинах, которые каким-либо образом, чаще всего положительным, оказывали на меня благотворное влияние, с точки зрения, знаний, характера, темперамента, отношения к людям, к себе, к делу, учебе, работе и которым я безмерно благодарен за их уроки жизни.

Это, прежде всего, мои учительницы. Второй, третий, четвертый классы я учился у Елизаветы Осиповны Коняевой. Исключительно талантливая учительница, она находила сугубо конкретный индивидуальный подход к обучению и воспитанию каждого ученика. Именно она научила меня учиться, привила неодолимую тягу к знаниям, к чтению художественной литературы, журналов и газет. Спасибо ей за это. Дай Бог, чтобы каждому первоклашке попался такой врожденный педагог с неограниченной любовью к детям.

Уже в Карелии в пятом и шестом классах русский язык и литературу у нас вела Мария Ивановна, пожилая, опытная, добросердечная, интеллигентная наша «русачка», как ее звали школьники.

Слушая мои ответы и читая письменные работы с большой долей вымысла и фантазии, она предсказывала мне путь в писатели. Но или талантом, или неумением сосредоточиться Бог меня не наградил. И я взял перо и бумагу в руки только сейчас, будучи на пенсии. И то, повело меня не на рассказы, повести или романы, а на воспоминания.

Впрочем, после воспоминаний, которые пишу по просьбе внуков и друзей, может, возьмусь и за что-либо стоящее. Так что, Мария Ивановна, простите, что завет Ваш не выполнил, но след, надеюсь, оставил и не в строках книжек, а в душах юношей, которые стали достойными людьми и моряками.

К бытовой дисциплине, чистоте и порядку, к неприятию антисанитарии, пыли и паутине меня приучила первая жена моего старшего брата Зоя Ивановна Лешукова. Это ей я обязан умению убирать, стирать и гладить, ухаживать за собой, что потом пригодилось и в стенах мореходки и во всей жизни.

Тепло вспоминаю своих наставниц и подруг по мореходке Музу Модестовну Черемисинову, Екатерину Павловну Воловник, Наталью Ивановну Винник, Аллу Ивановну Кушнаренко, Светлану Александровну Примакову, Нинель Павловну Ковальскую. Это дамы с большой буквы, интеллектуалки, красавицы, умницы и необычайно добрые и выручливые женщины. Спасибо им за науку и красоту взаимоотношений, за талант вовремя прийти на помощь, подставить свое женское, пусть и хрупкое, плечо.

В последние годы жизни и работы в училище, колледже и институте меня окружали замечательные женщины-коллеги, помощницы, подруги – Галина Петровна Вакуленко, Валентина Филипповна Постоянцева, Раиса Васильевна Харлова, Валентина Николаевна Черченко, Светлана Ивановна Киктева, Лариса Георгиевна Эдилашвили, Лариса Петровна Верстюк.

Я благодарен судьбе за то, что она наградила меня роскошью и счастьем человеческого общения с такими неординарными особами, которые, в конечном итоге, дали мне серьезные основания для вывода: с женщинами легче, эффективней и радостней работать, чем с мужчинами.

Они и подскажут, и помогут, и упредят, и позаботятся в тяжелые дни, и стресс снимут шутками и юмором, и поддержат в трудную минуту жизни. И все это бескорыстно, от души и даже с любовью. И все это с предельной осторожностью, тактом, чуткостью. Спасибо вам, девушки, за то, что вы были в моей жизни и оставили в ней добрые, красивые, милые и памятные лица и несмываемые, вечные следы вашего обаятельного влияния.

             Заключение

О влиянии на мою жизнь, на мое становление и развитие окружавших меня женщин можно говорить много (о мужчинах я еще скажу). И главной среди них была, конечно, Джемма.

С первого дня знакомства (5 декабря 1952 года) и до последнего дня (11 января 2008 года) она была рядом со мной, во мне, в моих мыслях и чувствах, в моем сердце и памяти. И если я что-то сделал полезное, доброе, вечное для людей и для молодежи – это и в том числе благодаря силе ее воздействия и влияния на меня, благодаря ее, чисто женскому, умению тактично и тонко подсказать, посоветовать, направить в нужную сторону, сохранить уверенность в своих силах, делах и поступках. Конечно, я благодарен и другим людям, в том числе и женщинам, о которых уже упомянул. Но нельзя не отметить влияния и других.

Это, прежде всего, моя мама Ефросиния Павловна, моя теща Лариса Ивановна, мои сестры Вера, Аня, Галя, сестра жены Олимпиада. Это работницы училища Таисия Васильевна Жесткова, Галина Павловна Уланова, Мария Ивановна Павлова, Мария Васильевна Сердюк, Наталья Пантелеевна Яковлева, Нинель Павловна Ковальская, Светлана Александровна Примакова, Наталья Ивановна Винник (Померанцева), Алла Ивановна Кушнаренко, Любовь Николаевна Баскакова, Зоя Николаевна Мудрая, Инесса Александровна Белова, Клавдия Васильевна Баранова, Софья Прокофьевна Черная, Мария Алексеевна Лебедева, Екатерина Павловна Воловник, сестры Ольга Арсентьевна и Ксения Арсентьевна Латуновы, Анна Васильевна Злобина и многие-многие другие. Я им всем бесконечно благодарен и храню теплую память и о тех из них, кого уже, к сожалению, нет в живых.

Прокручивая в памяти всю свою жизнь с Джеммой, а это случается почти ежедневно после ее ухода, я могу уверенно констатировать, что мне в жизни крепко повезло. И я благодарен судьбе за то, что она свела меня со своей второй половиной, подарила мне счастье прожить жизнь с этой замечательной женщиной. Я благодарен судьбе и за тех женщин, с которыми она меня свела и которые так много дали мне, мальчишке, юноше, парню, мужчине и старику.

Единственное, что меня сегодня не радует, это моя память. Я хорошо помню первые десять-двенадцать лет нашей совместной жизни с Джеммой. Я хорошо помню последние десять-пятнадцать лет, особенно после отъезда детей с семьями за границу. А, вот, середина жизни, может быть, самая существенная и содержательная ее часть и в семье, и на работе, высвечивается очень тускло и не четко, и сохранилась только в отдельных эпизодах и ярких случаях.

Ну, что теперь грешить и слезы лить? Надо было бы вести дневник, как в юности, но не хватало времени. Я все время ждал пенсии – вот уж тогда начитаюсь, намыслюсь и напишусь. А дошло до дела и не все оказалось дома. Так уж и получаются мои заметки, может быть, не очень яркими и увлекательными. Но сама жизнь от этого хуже не становится. Как жили, так и прожили. Что было, то было. А жизнь, она такова, какой мы ее делаем сами.

Еще раз спасибо Джемме и многим подругам за волнительные мгновения жизни, за полноту счастья и роскошь человеческого общения!

 

<-предыдущая   следующая->

Поделиться в социальных сетях

 
Херсонский ТОП



Copyright © 2003-2022 Вячеслав Красников

При копировании материалов для WEB-сайтов указание открытой индексируемой ссылки на сайт http://www.morehodka.ru обязательно. При копировании авторских материалов обязательно указание автора