Глава II Жизнь в мореходке

I. Начало

После окончания девятого класса я собрал документы и отправил их в училище. А документов тогда требовалось много. Кроме документа об образовании, нужно было представить: медицинскую справку, полную автобиографию с подробным описанием биографий отца, матери, братьев, сестер, их жен и мужей и т.д., справку с места жительства поступающего и всех родственников, подробную характеристику, анкету на себя лично и многое другое, что сегодня уже кажется (а так оно и есть) анахронизмом.

Вступительные экзамены начинались первого августа и шли в два потока до пятнадцатого числа. В районе двадцатого августа была, так называемая, мандатная комиссия под председательством начальника училища. В ее состав входили члены приемной комиссии, экзаменаторы, представители морской общественности, комсомольских органов и органов госбезопасности. Каждый сдавший вступительные экзамены входил в кабинет начальника училища, докладывал о прибытии. Задавались вопросы, причем самые разные. Кто твои родители, где живут, чем увлекаешься, что любишь читать. Какую газету последний раз читал или книгу. Расскажи содержание прочитанного.

Занимаешься ли общественной работой, помогаешь ли друзьям по учебе, а дома – по хозяйству и т.д. до бесконечности. И чуть ли не каждый присутствующий хотел задать что-то особое, позаковыристее.

Я был вызван на 31 июля, тогда и прибыл. Нас регистрировали и направляли к курсантам уже второго курса, которые специально выделялись для сопровождения поступающего и разъяснения основных правил поведения, порядка и расписания сдачи экзаменов и т.д. здесь меня забрал из кабинета приемной комиссии Виталий Семенюк, с которым я сдавал экзамены в 1949 году. Он обрадовался как старому знакомому, пожурил за то, что уехал домой и представил меня всем как двоюродного брата. Это была уловка, чтоб не дай Бог, никто не обидел, так как на курсантов все смотрели с обожанием и слушались их беспрекословно. Кстати, и хорошо сделал, так как в этот раз в спортзале, где нас опять разместили, только уже не на полу, а на двухярусных койках, ночью устраивались «шутки».

Например, вставляли между пальцев ног кусочек бумаги и поджигали его. Огонь ласкал ноги, пока человек не вскакивал с койки. А некоторые падали со второго яруса под смех шутников. Другому, крепко спящему юноше привязывали ботинок к ноге и ставили его на живот. Проснувшись, юноша со злостью сбрасывал с себя ботинок, естественно, с болью в ноге. Надо отдать должное, что вытворяли это те, кто не надеялся поступить – конкурс был около четырех человек на место. Если кого разоблачали курсанты или командиры, его незамедлительно отчисляли из числа абитуриентов и отправляли домой. К счастью, меня это не коснулось. Кроме избавления от пакости, я не хотел быть виновником трагедии такого шутника.

Семенюк каждое утро приходил в зал, искал меня, забирал и вел в столовую, где повара дружно подавали все, что было сэкономлено. Не знаю, брали ль они что домой, но остатки из котла – каши, суп, хлеб – раздавали поступающим. В принципе остатков не должно было быть. Но к кому-то приезжали родители, к кому-то любимая девушка, которые привозили домашнюю снедь. А некоторые просто просили их не будить (скажем, если стоял ночью в наряде). И его пайка оставалась нереализованной. Вот эта забота о голодных детях, о тех, у кого не было денег, была трогательной, и отзывалась, и продолжалась вплоть до 60-х годов, когда люди стали жить намного лучше.

Экзамены я сдал хорошо, опять набрал четырнадцать баллов (двоек не было) и осталось пройти медкомиссию. Должен сказать, что в июле я заболел ангиной, проходил ее на ногах и получил осложнение на левое ухо, на которое стал заметно хуже слышать. Отоларинголог меня забраковал. Все. Крах. И вторая попытка вышла боком.

Огорченно сообщил об этом Семенюку. Он повел меня все к той же бессменной Таисии Васильевне Жестковой, которая опять была секретарем приемной комиссии. Она с кем-то посоветовалась, показала итоги вступительных экзаменов этого и прошлого годов, итоги предыдущей медкомиссии и направила с запиской в медсанчасть. Здесь мне выписали новый медлисток прохождения медкомиссии, и, внешне грубая, а на самом деле, очень добрая медсестра Галина Сергеевна Кременова, узнав в чем дело, шепнула на ухо: «Когда скажут – закрой пальцем правое ухо, закрой не плотно, и все услышишь. Так я и сделал. Это была моя первая медицинская хитрость, которая потом повторится в другом варианте при поступлении в Ленинградское высшее инженерное морское училище.

Ну, вот и остались позади все процедурные вопросы. Осталась мандатная комиссия. К ней я был готов морально. Но не был готов по существу. Задав десяток вопросов о родителях и родных, о море и моряках (что читал, кого из героев как оцениваю), чем увлекаюсь и т.д., передо мной был поставлен вопрос о согласии на зачисление на судомеханическое отделение, хотя я поступал на судоводительское (как же, капитанский мостик, штурвал, навигация и лоция (кто из поступающих этим не бредил). Но я не соглашался. Спасая меня, кто-то из членов комиссии сказал: «Посмотри на свои руки – они у тебя же рабочие». Я глянул - Ничего рабочего в них не обнаружил. Говорю: все равно хочу быть штурманом.

- А ты знаешь, что основатель флота Петр I негативно оценивал штурманов?

- Я знаю, что он повелел штурманов, как чернь, в кают-компанию «не пущать».

Но когда это было? Времена поменялись еще при Екатерине II, при Ушакове.

Начальник училища Агеев В.Н. пришел на помощь и предложил выйти и подумать.

В приемной Таисия Васильевна спросила: ну, как? Я рассказал. Она – иди к механикам. По-житейски эта специальность практичнее. Мало ли что может случиться в жизни. Как в воду глядела. Через десять минут меня вызвали снова и я дал согласие.

- Ну, и молодец. - молвил Агеев, - Иди и можешь считать себя курсантом.

Во дворе меня ждал Семенюк и одобрил мое решение. Ведь сам он таким же путем попал на судоремонтное отделение. Я расскажу в дальнейшем об этом выборе. Может, мой переход дал кому-то возможность состояться капитаном дальнего плавания. Ведь я плавал мало – подвело здоровье.

Т.В.Жесткова уточнила мой Бериславский адрес и сказала: «Жди вызов».

Через неделю я его получил. В нем сообщалось, что я зачислен на I курс судомеханического отделения Херсонского мореходного училища ММФ (Министерство морского флота) СССР и предлагалось прибыть в училище 31 августа 1950 года.

До выезда в Херсон оставались две полноценные недели и я с приятелем решил подработать на кирпичном заводе. Работали в сильнейшую летнюю жару. Тяжелый кирпич-сырец, который мы загружали в специальные лотки и стеллажи, выматывал до конца. Приходя домой, я падал в кровать и засыпал. Но сто рублей я заработал, что хватило на новые простые брюки и туфли. Сам себя одел. В таком виде я и прибыл в училище. Встречал нас будущий командир роты – Рубин Михаил Захарович, лейтенант, участник войны. Грудь в орденах, но без должного образования. Но это не мешало ему быть для нас хорошим отцом и старшим братом. Его отличали забота о нас, строгая требовательность и чуткость, а также самый зычный в училище командирский голос. Без всяких мегафонов он так командовал, что все мгновенно просыпались и бежали на построение. Ему командование поручало встречать и рапортовать высоким гостям, что он неизменно и с охотой делал.

Я прибыл тридцать первого рано утром, – брат привез на машине и был в числе немногих передовиков, которые прибыли тридцатого вечерним поездом.

Первое, что мне было поручено – вымыть окна в кубрике на III этаже, где намечалось разместить нашу группу (по-тогдашнему – взвод).

Кстати, тогда была другая структура. Вместо отделения – специальность, вместо курса – рота, вместо группы – взвод. Соответственно и должности назывались: начальник специальности, командир роты, старшина роты, командир взвода, помкомандира взвода.

Старшина роты и взводный назначались из числа служивших в армии, т.е. участников войны – более старших, чем мы – школьники. В нашем взводе таких было трое: Юра Ермоленко, Толя Чернявский и Яша Квас. Юрий, как член партии, был старшиной роты, Анатолий – комвзвода, а Яков – его помощником.

Рубин направил меня в умывальник, где были тазики, помойные ведра и ветошь. Никаких порошков тогда не было. Пришлось мыть окна холодной водой, горячего водоснабжения тоже не было. Поэтому душ и зимой, и летом был только холодным. Хорошая закалка! Вымыл я три окна часа за четыре. Проверку командир делал белым платочком: рамы и подоконник он принял сразу, а потом спросил - мыл ли я когда-нибудь стекла. Я честно ответил – нет. «Это плохо, - сказал он. – Пойди в учебный корпус (это было здание двадцатой школы города). Зайди в столовую – поешь, а потом в библиотеке попроси старые газеты». Тут же написал записку дежурному по училищу.

Выполнив поручения командира (особенно мне понравился обед), я прибыл и сказал:

- Вот, принес газеты.

Командир улыбнулся:

- Не «вот», а «Товарищ лейтенант! Ваше задание выполнено!» Выйди и снова зайди.

Я сделал, как было сказано.

- Молодец, - похвалил Рубин, - голос четкий, командирский. А теперь смотри.

Взял влажную ветошь и предварительно протер ею стекла. Затем, скомкав два листа газеты, и с двух сторон начал тереть стекло. Через три минуты стекло было чистым, без полос и подтеков.

- Делай, как я!

- Сделал, - доложил я через два часа.

- Иди к кастелянше, получи матрац, подушку и одеяло (без белья). Списки у нее есть.

Получив все, что было сказано, я застелил себе кровать в углу кубрика возле окна, чтоб читать было хорошо. В большом кубрике была всего одна электролампочка. Я примерил себя на кровати и сладко вздремнул. Это место за мной было всего одни сутки.

II. Родина

Немного отвлекусь. Сейчас в Украине стало модным определять: кто ты и откуда родом? В бытность СССР этого вопроса не существовало. Нет, он был. Например, пятая графа в анкете: национальность. Это официально. А неофициально, как у моряков, так и у разведчиков, летчиков, геологов, полярников были другие градации: с кем можно идти в рейс, в разведку, отправляться с экспедицией, в полет и т.д.

Неважно, откуда ты родом, какой расы, вероисповедания, и тем более, национальности. Важно каков ты сам: взгляды, квалификация, характер, темперамент, здоровье, отношение к себе, к людям, к делу.

В будущем, когда я стану замполитом мореходки (заместителем начальника по политической работе), я пересчитаю всех курсантом по национальному признаку. Это было, по-моему, в 1976 году. В училище учились ребята тридцати трех национальностей, в том числе: русские, украинцы, белорусы, молдаване, татары, башкиры, грузины, армяне, ненцынемцы и даже гагауз (небольшая национальная группа в Молдавии) и многие другие. Никаких гонений по национальному признаку со стороны начальства и курсантов не было, да и быть не могло.

Правда, были указания из органов: евреям, у которых были родственники в Израиле, визы не открывать. Хотя русским и украинцам тоже визы не открывали, если объявлялись (по переписке) родственники в других странах, кроме соцстран. Но и то, иногда лучших курсантов этой категории допускали к загранплаванию в порядке стимулирования. Правда, за это получали взбучки, но ведь за благое дело. В те годы без визы нечего было на море делать. Каботажа было мало. В основном, флот обслуживали суда загранплавания, члены экипажа которых неплохо обеспечивали свои семьи материально. Так что я, уроженец России, не был ни в чем ущемлен и жил здесь, как у себя дома. Впрочем, это касалось всех курсантов. Если ты человек, то и отношение к тебе благоприятное, человеческое. А даром в те годы не обижали. Наоборот, старшекурсники и старшие ребята нас, пацанов, салаг, уважали, в обиду не давали, всячески помогали и защищали. И, если старшие курсанты вдруг обидели младшего, то одногруппники им давали серьезную взбучку, чтоб не было повадно впредь так поступать.

Итак, родился я в Российской федерации, а с 1950 года до настоящего времени живу в Украине – это вторая моя Родина – ничем не хуже и не лучше первой.

И сегодняшняя борьба в Украине с русскими и русским языком – это борьба с собственным народом - это и есть безобразие.

В каждой нации есть хорошие и плохие люди, но обвинять всю нацию в «плохизме» - дело ограниченного ума и узости взглядов на жизнь.

В СССР, да и сейчас в США, живут люди более ста национальностей. И если власть (Сталин и большевики) кого-то преследовали, то это не значит, что этих кого-то преследовал народ.

Я вспоминаю далекий эпизод моего военного детства. Немцы оккупировали город Елец. Они тоже попадали в плен. В моей начальной школе сделали временный этапный лагерь для военнопленных немцев, которых конвоировали и размещали прямо на полу. Пленные были измождены, оборваны, раздеты и голодны. Мы бегали смотреть на «победителей», ставших поверженными. Приходили и взрослые.

Так вот, наши женщины, бабоньки, из жалости кидали, минуя часовых, в разбитые окна хлеб, картошку, разное тряпье, хотя сами страдали от недостатка пищи и одежды. А ведь немцы были врагами. От их рук к тому времени (1943 год) в селе погибло более двадцати человек. Но чувство сострадания у русских всегда было высоким, даже к заведомым врагам.

Не за это ли чувство сострадания ныне клевещут на все русское и на всех русских вешают мыслимых и немыслимых собак?

Некоторые страны – Украина, Грузия, Прибалтика, Польша так и норовят тявкнуть на Россию и, подняв ногу, как песик, замочить очередной столб наших отношений.

Я понимаю, что правители, носители взглядов части населения, имеют претензии к русской нации. А народ есть народ. И наоборот, и в Грузии, и в Прибалтийских республиках, и, конечно, в родной Украине у меня очень много настоящих друзей, с которыми можно уйти и в последний рейс, и в разведку. Я, как и все моряки, по своей сути, интернационалист, ничего плохого в этом не вижу.

Сегодняшний морской флот планеты ярко демонстрирует интернационализм. Моряки разных государств и национальностей дружно трудятся в составе экипажей судов. Сегодня на одном и том же судне можно увидеть русских и украинцев, поляков и латышей, малайцев и филиппинцев, немцев и греков и т.д. И даже в плен к сомалийским пиратам они попадают вместе или дружно вместе защищают свои суда.

А что им делить? Море не любит равнодушных и слабых, злобных, зашоренных идеологией, моряков. Море – суровая стихия, поэтому здесь нужно товарищество, братство, взаимопомощь, взаимовыручка, оптимизм, исполнительность, мужество и многое другое. Все моряки практически обладают такими качествами. Даже сегодняшний первокурсник любого морского колледжа скажет, что он хотел бы плавать с настоящими моряками, а не с политическими оппонентами. Любой курсант, еще не моряк, знает, что в морях, в первую очередь, спасают не себя, а женщин, детей и друзей. Так они поступают и поступали и в училище, и в колледже, и в море. По ходу воспоминаний я буду приводить примеры такой бескорыстной помощи.

Скажите, на милость, как бы это выглядело в бушующем море, если бы моряк на спасательном плоту, спасая очередную жертву, спрашивал: латыш? - Залезай! Русский? - Тебе нет места!

Представьте себе, что, подбирая пассажиров с «Титаника», командир спасательной шлюпки спрашивает национальность, расу или вероисповедание тонущего. Парадокс?

Почему же в жизни национальные претензии облачены в тогу противоборства, служат основой государственной политики? Земля у нас одна. Жить надо в мире со всеми и жизнь каждого планетянина ценна, и дана ему один раз, и прожить ее каждый должен достойно в дружбе и товариществе со всеми народностями и этносами. Но, как бы то ни было, Украину я люблю. Нельзя делить страны и народы по принципу: хорошая - плохая, хороший - плохой. Все мы имеем по-разному красивую природу: реки, леса, степи, моря. Все мы имеем в народе людей: добрых и злых, хороших и плохих, юморных и не очень, образованных и неучей, трудоголиков и лентяев…

Но чувство Родины одно – оно постоянно и неописуемо, оно живет в душе и не гаснет до самой смерти.

Я люблю наш Днепр и Черное море, людей на Юге и Западе, арбузы и помидоры, сало и хлеб. И все это мое и очень личное, глубокое и довлеющее во мне чувство. Вопреки расхожему мнению люблю украинский язык, как и язык Пушкина. И предпочитаю читать Шевченко и Франко, Бажана и Сосюру в оригинале, чтобы лучше ощущать настрой и мысли авторов.

Не разделяя антагонистических взглядов сегодняшнего руководства Украины, осмелюсь доложить, что это руководство не достойно великой Украины, ее народа, истории и культуры. Никто не должен забывать, что избран всем народом и должен служить всему народу, Петрам, Павлам и Иванам в любом районе страны. Недаром же этому и учился в городишке с замечательным названием Любомль. А почему мне не любить страну моего детства, юности, взрослости? Здесь я нашел свою профессию, свою судьбу. Здесь я нашел мою на всю жизнь неповторимую и очаровательную украинку – жену, подругу Джемму Александровну Фомину, в девичестве Самойленко. Здесь она мне подарила двух сыновей – Олега и Женю, которые нашли нам невесток – Свету и Свету, принесших в дом внучку Анечку и внука Алешеньку.

Здесь я нашел работу и свой второй дом, друзей, товарищей и коллег, здесь я жил и страдал, занимал у друзей до получки пятерку и собирал большую библиотеку классики мировой, русской и украинской литератур.

Здесь пятьдесят восемь лет моей жизни я отдал Херсонской мореходке, затем морскому колледжу и Херсонскому Государственному морскому институту. При этом четыре года я учился на стационаре и пятьдесят четыре года работал комсоргом училища, преподавателем, начальником судомеханической специальности и 29 лет отдал работе на посту заместителя начальника училища по политической, а с 1989 года по учебно-воспитательной работе.

Здесь я нашел себя в делах и буднях по формированию будущих моряков и, надеюсь, небезрезультатно. Как приятно мне было встретить группу выпускников разных лет в Японии, где сошлись несколько советских судов, на каждом из которых были наши выпускники – мои воспитанники.

В порту Осака на судне типа «ро-ро» «Капитан Мезенцев» мы пришвартовались к причалу и прошли необходимые пограничные и таможенные процедуры. Нас увольняли в город группами по три человека и мы ждали автотранспорт, который вывозил советских моряков на рынки подержанных автомобилей, которые разрешили, наконец, ввозить в Союз. Пока ожидали транспорт, ко мне подошел с соседнего судна электромеханик Кирилл Андреев. Он по рации связался с радистом нашего судна и спросил, есть ли кто из Херсона. Ему ответили, что есть я и еще два курсанта. Мы оба обрадовались встрече и Кирилл сообщил мне, что вчера на одном из судов, была встреча выпускников Херсонской мореходки, где поднимали тосты за учителей, воспитателей и руководство училища. Как ни странно, но первый тост был за меня, как за самого старейшего работника учебного заведения, проработавшего только замполитом больше всех среди шестнадцати высших и средних морских учебных заведений страны – двадцать девять лет, и получивший больше всех взысканий за выходки курсантов – аж четыре партийных выговора, шесть админвзысканий, в том числе выговор от Министра морского флота СССР. О сути взысканий расскажу ниже.

Но порадовал меня не первый тост, а слова одного из выпускников: «Если еще в училище работает Фомин, то мореходка жива и полноценно трудится на благо флота советского». И пусть будут выговора, и пусть не будет наград, ибо лучшая награда – это память людей, это доброе слово в мой адрес. Здесь, видимо, играет роль то, что боль и неприятности курсантов я воспринимал как свои собственные, и каждому старался помочь.

Еще один пример. Где-то в 1977 году я на пару лет покинул свой пост, сам написал заявление и ушел с должности по причине конфликта с райкомом партии (об этом ниже) и нейтральной позицией начальника училища, который не выступил в мою защиту.

Будучи рядовым преподавателем, я поехал в Одессу в мореходное училище и высшее мореходное училище взять кое-какую методическую и техническую литературу. С этим ценным грузом я стоял на площади Одесского морвокзала и ожидал комету на Херсон. Благо, проезд для моряков был бесплатным. Нам выписывали литерные билеты, если едешь по служебным делам.

Здесь ко мне подошли и окружили человек десять выпускников училища разных лет. Они были веселы и возбуждены, ибо только что вышли из ресторана. Увидев меня, обрадовались, пригласили пообедать. Я отказался, но поговорил с ними с удовольствием. Расспросил, кто, кем и на каких судах работает. Каждый, перебивая товарищей, рассказал свой трудовой путь и благодарил училище за путевку в жизнь, в моря и океаны. Я попросил их дать свою оценку училищу, его достоинствам и недостаткам. Благородные ребята недостатков как бы не нашли, а вот о человечности и гуманности педагогического коллектива, большого трудолюбия педагогов, дружеской атмосфере коллектива говорили все.

Один из выпускников, кажется, Роговцев, посоветовал мне вернуться на свою должность. Я ответил, что моя должность – номенклатура обкома партии и это практически невозможно: ведь тогда нельзя было вступить в одну и ту ж реку дважды.

– Почему вас ушли? – спрашивают ребята.

– Значит, плохо вас воспитывал, - отвечаю.

Тогда двое выпускников взяли меня под руки и, оставив мой груз оставшимся, повели на рядом стоящий красавец – пассажирский лайнер «Одесса».

Один трудился на нем электромехаником, другой начальником радиостанции. Привели они меня к первому помощнику капитана (по простому – к помполиту), представили меня и попросили его дать на них объективную характеристику.

Новый наставник сказал – отличные ребята и специалисты, активные общественники. Электромеханик – зампредсудкома (профсоюзная организация), а радист – комсорг судна (на пассажирских судах тогда были большие комсомольские организации, так как обслуживающий персонал на восемьдесят процентов был из молодежной среды.

- Ваше училище, - говорит дальше первый помощник, - на правильном курсе, если оно из простых пацанов может клепать таких моряков. Мне было приятно слышать такую оценку работы нашего дружного коллектива. Но самое главное было потом. Одарив меня экзотическими фруктами, сигаретами и сувенирами, ребята снова со мной сошли на берег.

И здесь они спросили:

- Александр Иванович! А Вы нас не помните, наверное, хотя сильно помогли в свое время.

- Не помню, - отвечаю, - я многим помогал. И это не заслуга моя, а святая служебная обязанность.

- Не скажите, ведь у нас был особый случай.

И рассказали следующее:

«Однажды мы (отмечу, крепкие, здоровые, под два метра ростом, спортивные ребята, один из них боксер первого разряда, чемпион города) ушли в самовольную отлучку, на свидание к девчонкам, которые снимали комнату в частном секторе города».

Должен сказать, что самоволки – уход за пределы училища без разрешения – считалось тяжким грехом, как в политчасти, так и на военной кафедре. Ведь моряк никогда и нигде, и ни при каких обстоятельствах не должен покидать свое судно, даже если это моряк торгового флота. Мало ли что может случиться в порту, на судне или в море. Это норма формирования будущих качеств моряка, как дисциплинированность, стойкость и умение переносить тяготы флотской жизни.

Одна из тягот морской службы – это тяга к женскому полу, преодолеть которую достаточно трудно.

Девочки были подругами, скажем так, не очень нравственными. Ребята выпили, шутили, смеялись во все горло, когда в дверь начали сильно стучать. Девочка встала, открыла дверь и в комнату вошли двое парней, тоже достаточно крепких и здоровых, и, главное, в форме офицеров милиции. Они подошли к курсантам и попросили удалиться вон. Это была их ошибка – моряков нельзя унижать при женщинах.

- Никуда мы не уйдем, - заявили курсанты.

- Они пришли первыми и мы их не отпустим, - сказала девочка.

- Ах, так, ну, погодите!

Через сорок минут милиционеры вернулись, но с «черным воронком» и в сопровождении дежурного по Днепровскому РОВД.

Хлопцев наших вывели из хаты (слава Богу, ребята не сопротивлялись), усадили в арестантскую машину, отвезли в райотдел милиции и здесь начали жестоко избивать.

А ведь это были «орлы», которые могли разметать весь отдел. Но они выбрали правильную тактику – не отвечать на хулиганские действия представителей правопорядка.

После избиения их поместили в изолятор и утром сообщили начальнику училища о задержании двух пьяных курсантов, которые оказывали сопротивление.

Самоволка, выпивка и особенно задержание милицией тогда были прямой дорогой на отчисление.

Меня вызвал начальник училища.

- Александр Иванович! Сейчас привезли двоих курсантов. Возьми объяснительные и готовь приказ об отчислении.

- Есть, - отвечаю, - разберусь, а насчет приказа спешить не буду.

- Действуй по обстановке и ознакомься с протоколом допроса в милиции.

- Хорошо.

Приводят ко мне этих двух побитых молодцев. Спрашиваю командира роты:

– А вы протокол задержания читали?

- Да читал.

– И что там написано?

– Они буянили и оказывали сопротивление при задержании (на сопротивление как бы списывались кровоподтеки и синяки на лицах курсантов).

Надо сказать, молодые милиционеры выбрали правильный путь мести, ведь они отлично знали, что командование их не простит.

Но просчитались.

- Ребята, - говорю я курсантам, - мне нужна правда и только правда, ибо тогда я буду знать за что и с кем бороться, отстаивая вашу возможную презумпцию невиновности.

И они во всем признались, как на духу. Я попросил написать покаянные объяснительные записки, что они и сделали прямо в моем кабинете.

Понимая, что бороться с милицией бестолку (как, впрочем, и сейчас), я вынужден был позвонить лично начальнику областного управления милиции Борису Максимовичу Персианову, генерал-майору, который заканчивал наше училище в 1953 году, на год раньше меня.

По телефону коротко объяснил суть дела.

- Они у тебя? - спрашивает он.

- Да, у меня.

- Немедленно ко мне. Службу и секретаря я предупрежу.

Через десять минут мы были у Бориса Максимовича.

- Так, хлопцы, все, что сказал ваш замполит, правда?

- Да, конечно, - отвечают.

- Тогда один из вас езжайте за девчатами. Через тридцать минут милицейская машина привезла и девчат.

- Саша, иди работай, я сам разберусь, - сказал мне Борис Максимович и приказал секретарю вызвать горе-милиционеров и их начальников к себе.

В конце дня поступил звонок:

– Курсанты не виновны по нашей части, т.е. в смысле задержания и сопротивления. А по своим правилам смотрите сами. Я бы не рекомендовал их отчислять, - сказал Борис Максимович.

Доложил начальнику.

- Хорошо. Решай окончательно с начальником военно-морского цикла.

Этим начальником был капитан первого ранга П.В.Рудометов. Он был выпускником нашего училища довоенных лет. Я с ним дружил и мы договорились о совместных действиях по разбору и мере наказания.

Все закончилось объявлением курсантам выговоров и продолжением обучения. А дальше – путь в море, и «романтика» жизни.

Вот такие были моменты. Я поблагодарил Бориса Максимовича за оперативную помощь. Жаль, что он рано умер.

Но когда мы создавали музей истории училища, один из стендов был посвящен ему, бывшему курсанту, моряку, состоявшемуся в качестве крупного милицейского чиновника в звании генерал-майора. В дальнейшем, когда я буду рассказывать об истории мореходки, я всегда буду говорить, что училище заканчивали и лауреаты, и ученые, и крупные партийные чиновники, и мэры города Херсон, и девять адмиралов, и даже два генерала.

Кстати, два милиционера, задержавшие и избивавшие курсантов, были на другой день уволены из органов внутренних дел. Один из них пошел в строители, а во время перестройки стал предпринимателем. Он заходил ко мне в мореходку пару раз, поздравлял с какими-то праздниками и благодарил за то, что я помог ему найти другой путь в жизни.

К чему я это рассказываю? К тому, что в любом учебном заведении за детей нужно бороться, любить их всяких. «Твори добро» - мое кредо. И оно не раз помогало делать людей из, казалось бы, безобразных, недисциплинированных юношей.

И вообще, я всегда говорил на педсоветах всем сотрудникам училища: если не мы, то кто его воспитает, молодого нарушителя? У нас шире арсенал, чем в любом другом учебном заведении. Ну, отчислим, он уйдет на улицу и лучше не станет. А у нас впереди - море и тяжкий труд – лучшие воспитатели, если мы, педагоги, чего-то не доделали. Да и курсантский коллектив способен хорошо влиять на своих товарищей, если, конечно, при этом работает актив, комсомольская и профсоюзная организации, а позже – совет курсантского самоуправления.

Copyright © 2003-2022 Вячеслав Красников

При копировании материалов для WEB-сайтов указание открытой индексируемой ссылки на сайт http://www.morehodka.ru обязательно. При копировании авторских материалов обязательно указание автора