Доброе утро

- Никитка, проснулся? Рань-то какая!

- Мама, доброе утро!

- Доброе, доброе.

Никитка, бойкий мальчуган лет девяти, с копной непричёсанных, выгоревших на солнце волос, одетый в застиранные синие шорты и с расстёгнутыми сандалиями на ногах, выскочил из хаты во двор, едва не налетев на мать и на полное ведро с молоком в её руке, накрытое светлым полотенцем.

- Ох ты ж юла мелкая! И чего тебе на каникулах не спится? Нет, чтобы в школу так подымался.

- Мама, так это ж каникулы! Я на велике поеду покатаюсь, можно?

- А завтракать когда будешь?

- Мам, после. Я аппетит пойду нагуляю!

- Ну иди, Бог с тобой, нагуливай. Майку надень, егоза, простуду не нагуляй: воздух влажный!

- Хорошо, надену! Я сейчас Манюню покормлю и поеду.

Мама уходит в дом, а Никита живо перемещается сначала к рукомойнику, а затем на открытую, подсвеченную косыми утренними лучами часть двора, где вдоль плетёной изгороди устроен ряд невысоких деревянных клеток для кроликов. Клетки многократно крашены зелёной краской, пустых нет, и в одной из них на соломенной подстилке обитает своего рода гигант: там, где поместилась бы парочка животных, в данном случае всё свободное пространство занимает плотное длинноухое облако с красными глазами – кроль по прозванию Манюня. Сидя ко двору боком, кролик-здоровяк издали одним глазом замечает Никитку и в несколько приёмов успевает повернуть себя мордочкой к решётке. В соседних клетках, где сидят по два, а то и по нескольку созданий, также возникает движение.

- Сейчас-сейчас, – мальчишка, присев на корточки, просовывает палец через решётку и с удовольствием поглаживает тёплую пушистую шёрстку. – Маню-юня, ты мой масенький! Подожди, сейчас принесу.

Он оглядывает подворье: не видит ли кто, и перелезает через изгородь. Там, за границей двора, между высокими мальвами и старым абрикосовым деревом, ковром стелется кроличье лакомство – сочная трава и россыпь молодых пшеничных колосков.

Живи Никита в какой-либо другой хате – всё было бы не так быстро и не так увлекательно. Собственно, перелезть через заборчик и нарвать травы можно где угодно, он бы запросто перелез, но перелез куда? Во двор к соседу? А-а-а… вот то-то.

Дело в том, что и хата, и двор у Никитки особенные. Да и вообще, чего уж тут скромничать, прямо скажем, что у Никитки в жизни всё, что ни есть, всё особенное и всё самое лучшее: и двор, и хата, и мама с папой, и перина на кровати, и бабушка, и велосипед. Мальчишка в этом убеждён и в этом чувствует своё превосходство перед товарищами. Те, как ни странно, ни о чём не догадываются, за исключением того разве, что двор у Никитки совершенно не такой, как у них, не такой, как прочие деревенские, – это любой замечает с первого взгляда. Ни у кого из одноклассников нету перед хатой такого двора, чтобы сразу за изгородью – по одну сторону поле и речка, а по другую – зелёные перелески, овраги и степь с холмами до самого горизонта. Ни у кого нет, а у Никитки есть. Это его секретное богатство, его гордость и его сказочные владения. Личные, персональные владения, принадлежащие одному лишь ему и никому больше. И если погода летним утром ясная, а настроение улыбчивое, если колёса велосипеда подкачаны заранее и с вечера приготовлены к прогулке, то большего удовольствия на каникулах поутру и вообразить невозможно – ну разве что выпросить у мамы и прихватить с собой ломоть тёплого, с золотистой корочкой хлеба, намазанного вареньем!

Никитка переваливается через изгородь обратно, во двор. В обеих руках его зажаты толстые пучки травы.

- Кушай, мой ма-аленький. И тебе сейчас дам, и тебе тоже…

Не проходит и пяти минут, а Никита уже в майке навыпуск, сандалии застёгнуты, шевелюра почти что причёсана. Обстоятельно, не суетясь, выкатывает он велосипед из сарая, затем со двора за калитку. Кроме велосипеда, в одной руке у Никиты ещё и алюминиевая кружка. Её паренёк прикрывает телом, чтобы никто из домашних случайно не увидел ни из окошка хаты, ни с другой какой стороны и не задавал лишних вопросов. Понятно, что, помимо ожидаемого наслаждения, в предстоящей прогулке присутствует вдобавок цель ещё и практическая, конечно же, далеко не главная, но, тем не менее, вполне осязаемая. Вот если бы оказалась рядом сейчас Никиткина бабушка, та точно сразу бы всё поняла. Насквозь бы Никитку просмотрела и непременно произнесла бы то, что иногда говорит о нём, говорит коротко, не перехваливая, но с теплотой в голосе.

А говорит она вот как:

- Справна дытына, – одобрительно говорит она о внуке, затем делает небольшую паузу и уточняет: хазяйнувата.

Над тем, что обозначают такие слова, есть ли в них дополнительный смысл, кроме обычной похвалы, Никита никогда глубоко не задумывался, не задумывается и сейчас. Размышляет он в данный момент о плане поездки. В общих чертах план прогулки в голове имеется, но! «Сначала поехать туда… а потом туда. Нет, наоборот. Я вот так поеду», – хозяин утренних владений принимает окончательное решение, и велосипед его, проехав по последним метрам уличного асфальта, скатывается на упругие волны грунтовой дороги. Шорох щебёнки отмечает этот волшебный миг перехода из одного измерения в другое.

Дальше ни единого звука ни от прикосновения к земле, ни от движения велосипеда слышно не будет. Никита нажимает на педали, увеличивает скорость, но мягкая влажноватая пыль забирает все звуки в себя, растворяет не только их, но вроде и велосипед, и даже самого всадника. Ещё быстрее, ещё… колёса начинают вертеться сами собой, без усилий, и вот уже Никитка не Никитка, а птица! Словно на крыльях, он отрывается от волнистой дороги, взлетает над ней! Вслед за пологими волнами, ощущая внутри себя щекочущий холодок, то ныряет вниз, то подымается, поворачивает, кренясь влево или вправо, рукой задевает колосок на обочине, точно так, как чайка крылом задевает брызги над вспененным гребнем, снова взмывает вверх. Летит выше, летит над ложбинами, над полем, несётся прямо в белые облака, сливаясь с солнечными лучами, летит, словно во все стороны разом, с наслаждением рассекая грудью наполненный тысячами тонких утренних ароматов ветер. Непередаваемо чувство полёта! Рядом с Никиткой нужно полететь, чтобы понять всю прелесть его!

По правую руку поле пшеничное бежит назад, за лесополосой сменяется баштаном, дорога между ними уходит вниз, к реке. В перелески и в степь – тоже с пригорка вниз, но налево: туда ведут хорошо знакомые тропинки.

Тут Никита притормаживает полёт и, заложив вираж, приземляется, делает незапланированную остановку и даже возвращается на несколько метров обратно. Его внимание привлекло яркое красное пятно посреди густой травы в двух шагах от обочины. Он кладёт велосипед на бок у края дороги, шагает к красному пятнышку, наклоняется и довольно долго его рассматривает. Красное пятнышко – запоздалый маковый цветок. Цветок странный, и похожий, и не похожий на те, что давно отцвели и растеряли свои хрупкие лепестки под заборами да по лужайкам у полевых дорог. Те Никитке хорошо знакомы. Этот же какой-то не такой: мохнатый какой-то, разлапистый; и лепестки у цветка странные, ворсистые, будто из красного бархата…

Никита бережно прикасается пальцем к цветку. Тот слегка вздрагивает и настороженно следит за действиями мальчишки. «Какой красивый, – думает Никитка. – Сорвать, показать маме? Нет, нельзя его рвать, не довезу… А вдруг это Аленький цветочек?» – спрашивает не Никита, а словно кто-то другой внутри него. – Ух ты! Точно, это он!» Пространство и реальность вокруг Никитки моментально преображаются. Оказывается, сказку можно не только прочитать, но и потрогать руками! Никитка в восторге. Но тут в голову приходит другая мысль: «А чудище? Оно где-то рядом…» Никита непроизвольно оглядывается: не притаилось ли оно где-нибудь в бурьяне или кустах? Вдруг оно сидит там и подсматривает? Он распрямляется и в предчувствии следующего сказочного события внимательно и не спеша оглядывает заросли. И новое чудо тут же происходит.

Глаза в глаза, не шевелясь, глядит на Никиту из-за кустарника роскошный, как жар-птица, фазан с длинным золотым хвостом. В какой момент он появился там, Никитке неведомо. Фазан метрах в десяти и готов улететь, но почему-то не улетает. Немая сцена тянется и тянется, наконец, фазану надоедает, и он, сделав для себя какие-то выводы, разворачивается, демонстрирует Никитке весь великолепный хвост и гордо удаляется, теряясь в зелени.

Через некоторое время Никита снова на велосипеде. Но теперь он не летит, а тихонько плывёт в тени между деревьями по узкой извилистой тропинке. Ни единой души никогда не бывает здесь в это время, кроме него. Это Никиткин лес. Деревья тут тонкие и не очень высокие, но влажный воздух между ними сгущается и темнеет. Верхушки деревьев над головой смыкаются полупрозрачным шатром, их ветви отрывистыми птичьими голосами то звонко перекликаются между собою, то замолкают таинственно, то вдруг голосом иволги выкрикивают что-то задиристое Никитке, ничуть не стесняясь и не тяготясь его присутствием. Пахнет грибами, пахнет прелыми листьями.

В первую очередь Никита ехал именно сюда. Тут, в приметном месте, нужно уйти от тропинки в сторону и проверить, как поживает одному лишь ему известная, скрытая от посторонних взоров дикая груша. Никита аккуратно пробирается мимо обсыпанной росой паутины, переступает через трескучие ветки и убеждается, что всё в порядке, что на поспевающие плоды за время его отсутствия никто не покушался. Дома у него тоже есть груша, даже две – у огорода растут, но это совсем не то. Это разные груши. Те, которые дома, тоже вкусные – большие, сочные, но они не такие. Те груши есть у всех. А лесная груша – только у Никитки, и больше ни у кого. Жаль, конечно, что она ещё не поспела, но ничего. Недели через две точно поспеет!

С перелеском, с его дивными голосами и драгоценной грушей Никита расставаться не спешит. Здесь он чувствует себя необыкновенно хорошо и остаток тропинки до самой опушки проходит пешком, ведя велосипед рядом. За опушкой тропинка уклоняется вправо, ныряет в ложбину, заросшую высокой-превысокой травой, такой высоченной, какой Никита нигде больше в своих владениях не встречал. За нею – долгий подъём на косогор, сплошь покрытый буйным степным разнотравьем. Для Никитки ценность этого косогора в том, что он по утрам пахнет мёдом. Когда доберёшься до самого верха – уже не так, а пока поднимаешься – ох как пахнет! И сладкой булкой тут пахнет, и мёдом, и гвоздикой. Вот где пригодился бы бутерброд с вареньем!

Вершина косогора – самая дальняя точка сегодняшнего Никиткиного путешествия. Конечно, можно было бы проехать и дальше, к кургану, что в полукилометре торчит кудлатой шапкой среди пахоты, но не сейчас. Через пахоту трудно перебираться с велосипедом, так что если ехать к кургану, то нужно ехать утром прямо к нему и никуда больше. Есть у Никитки к кургану свой интерес, и интерес немалый; у кургана он уже бывал и в прошлом году, и этим летом, и ещё поедет туда не раз и не два, но это совершенно отдельная история. Сейчас же, поднявшись со стороны леса на самую вершину косогора, Никита делает очередную остановку. Велосипед лежит в траве, а Никитка сидит на заросшем пастушьей сумкой холмике у края дороги, жуёт кисленькую фигурную травинку и смотрит не на курган, а в противоположную сторону – туда, откуда он приехал.

Широкое пространство открывается его взору: видно всё село от края до края, все дома, улицы, огороды, виден далёкий изгиб реки и стадо коров, коричневыми крупинками облепившее берег, видны убегающие к горизонту прямоугольники полей позади села, движущийся хвостик пыли за чёрточкой лесопосадки, виден Никиткин двор, а левее двора, размером с мурашку, крохотная лошадь и телега, ползущие к речке. Никитка обозревает свои владения, тело его наполняется звонкой прохладой, дышится спокойно и легко, он отдыхает.

Суслик возник невдалеке, постоял столбиком, постоял и исчез. Качнув травинки, мелькнула ящерица. Шмель прожужжал, обхватил цветок и нагнул его чуть ли не до земли. Длинноносый пёстрый удод пролетел мимо Никитки раз, пролетел два и порхнул к оврагу – там у него гнездо…

Так проходит минут пять или десять. Тут зоркие Никиткины глаза выхватывают в общей картине странное явление: по дороге между холмами, то пропадая из виду, то появляясь заново, движется сама по себе скирда сена. По своему хотению громадная шишка едет, едет, покачивается и заезжает прямо в село. Где-то под ней должен быть мотоцикл с коляской, но его-то не видно! «А вдруг взаправду нет под ней никакого мотоцикла? Сама слепилась в поле и поехала…» – воображение рисует Никите картину настолько фантастическую и смешную, что он готов расхохотаться вслух. Он провожает взглядом самоходную скирду до тех пор, пока та окончательно не теряется за деревьями и крышами домов. «Выберет чей-то двор и заедет. Или через ворота перепрыгнет. Здорово! Вот повезёт кому-то…» – думает Никита и представляет себе, какие радостные и распахнутые от удивления глаза будут у тех людей, к кому во двор самоходная скирда заявится.

Между тем, солнце всё выше и выше. Жаворонок едва заметной точечкой уже повис над дорогой, песня его журчит сухими переливами, предвещая знойный день.

Пора подниматься и катиться дальше, теперь в сторону камышовой речки. Там, между полем и оврагом, ждёт Никитку заключительная и самая вкусная часть путешествия – земляничная поляна, обнаруженная им совершенно случайно в прошлом году. Там-то прихваченная с собой на прогулку кружка и понадобится. Там, на земляничной полянке, наполнится она ароматными игрушечными ягодками (ну, если не по самые края, то уж никак не меньше чем наполовину), а когда наполнится, то поедет на велосипеде тихонечко по направлению к Никиткиному дому, и доедет, не потеряв ни единой ягодки, и будет передана в мамины ладони, и успеет вместе с Никиткой как раз к завтраку.