ФОРМА

Конец августа. За кухонным столом все, кроме Игоря. Виноград за окном первого этажа накрывает шелестящей тенью.
На первое красный борщ.
Когда папа за столом, то лук, чеснок и горький перец обязательны.
Беру половинку горбушки и натираю её чесночным зубчиком со стороны корки.
Даже не вспомню жизни с родителями, чтоб в холодильнике не присутствовал восхитительный, с мясными прожилками, брусок удовольствия.

Сало. Папа любит крупными ломтиками, а старший брат научил меня интеллигентному употреблению. На деревянной досточке, ювелирно, тонюсенькими листиками нарезается холодный до каменной твердости продукт. Тут же луковица на четыре части и горстка крупной соли. Кладёшь этот тающий ломтик в рот, сверху хрумкаешь луком, ткнув предварительно в соль, захлёбываешь это ложкой горячего борща и ощущая, как тает солоноватый слой на языке, закусываешь серым хлебом. Белиссимо!
Кухня маленькая и мы вчетвером поместились впритык: папа, мама, я и крошечка сестра.
Неделикатный глухой стук в дверь. Такой звук можно создать только ногой. Удивлённо переглядываемся и папа идёт открывать, а я за ним. В прихожую втискивается Игорь с охапкой вещей в руках и не разуваясь, что разрешается только в неотложных ситуациях, проходит к себе и вываливает всё на диван.
Комнату наполняет запах сукна, радость за разбогатевшего в миг брата и восторгающая любого мальчишку картина : настоящие тельняшки, суконные брюки и фланки, синяя роба х/б, фуражка с якорем, гюйс, бушлат на золотых пуговицах!
Пока Игорь раскладывает всё по полкам, я, второклашка, с его разрешения накидываю на себя форму и как в мешке подбегаю к зеркалу в прихожей. А фуражку, которая по словам папы, зовётся «мица» у курсантов, ношу не снимая до самого вечера. Меня переполняет гордость за брата и если в ней есть примесь зависти, то она самая что ни на есть белая, с точным осознанием, что меня в будущем ждёт такое же счастье.

Через семь лет опять август, но я уже не на маминой кухне, а в экипаже. После стрижки под ноль сдаём гражданскую одежду и получаем форму в прачечной, с другой стороны от бани. Постиранную, но ношеную робу, бушлаты и шинели без погон. Никаких гюйсов. Впереди два месяца испытаний, а заветный флотский воротник ещё нужно заслужить, избежав отсева-отчисления. И самый главный атрибут первокурсника до присяги-посвящения это кирзовые ботинки. На мореходском языке - «гады».
Лысая башка, роба без гюйса - признак карася.
Всего одна ночь в экипаже и четыре роты карасей нового набора, в автобусах, с командирами и старшинами разъезжаются по разным колхозам на спасение урожая и для прохождения карантина - так называется курс молодого бойца по-моряцки.
В ближайшие месяцы никаких прав, одни обязанности.
Первый командир - старлей-подводник Поживитько, в простонародье «Кэп».
А первый старшина - третьекурсник нашей «искрожопой» специальности Валера. С нашей юношеской доброты тайно прозванный «Залупа», за почти постоянный густой румянец на щеках.
Мы все приобретаем новые прозвища и почти в каждой роте есть свой Кирпич. В нашем коллективе им становится Вова Каминский - херсонский весельчак и кореш на все четыре года.
Осенний дождь - благословенное время, когда работы в поле отменяются. Мокрые аллеи лагеря и запах моря с примесью озона. Но Кэп с Валерой не дают нам спокойно похандрить: раздают книжки устава.
Задача этих двух молодых, но умудрённых опытом мужчин, одному из которых восемнадцать, за два месяца научить нас уму-разуму и навыкам жизни по уставу с несением постовой службы.
Выбираем своих старшин: на маленьких бумажных клочках пишем каждый одну фамилию и кидаем в мицу Валере. Максимальное количество голосов - старшина роты. Им становится Зэгар, один из пяти земляков. Следующие два победителя становятся старшинами групп-взводов и это Орест из Львова и Витя из Тольятти, их два в нашей роте, каждому по тридцать человек в подчинение.
Потом идут шесть командиров отделений по 10 человек. А следом комсорг, профорг и баталер. Два командира отделения тоже из нас, пятерых измаильчан, а я становлюсь профоргом. Комсорг - Рома Ялта. География нашей роты обширна, в ней даже Кавказ.
Круглосуточная муштра непривычна своим режимом, но принимается нами с романтикой, если бы в армию набирали с пятнадцати, проблем с призывом было бы меньше, войнушки и зарницы ещё играют в наших задницах.
Сон-тренаж по полночи с одеванием и раздеванием, пока горит спичка. Один не успел - повтор для всех шестидесяти. Драяние кубриков, гальюнов и уборка внешней территории пионерлагеря имени Гагарина. Так зарождается круговая порука и чувство локтя.
Завтрак и ужин в портовой столовой, до которой несколько километров вдоль берега моря. Для Кэпа прекрасная возможность отточить строевую подготовку. А Валера, для полировки навыка, периодически гоняет нас по песку: строевым шагом, с песней и юношеским задором. Отличная физуха, я вам доложу. Попробуйте, хотя б в кроссовках. Наука не пройдёт даром, на ближайшем параде, в уже новёхонькой форме с гюйсами, мы сразим всех идеальной выправкой.

Шалить после отбоя совсем не хочется, сон убийственный, догоняет даже в течении дня при каждом удобном случае: в автобусе по пути на поле, после обеда, возле колхозной столовки, прямо на шинелях, постеленных на травке.
Курить запрещено первые два курса, но тем слаще запретная сигаретка на троих.
В паре со сном за нами гоняется постоянный голод. Свежий воздух, сельская работа, еда в одно и то же время, когда ужин в шесть. После пятнадцати лет мамского довольствия, с таким интервальным голоданием наши желудки категорически несогласны и мы догоняемся в промежутках, восхитительным хлебом с помидорками на поле.
В хороший день, когда работаем на бахче, избалованы вандализмом. Выходишь на поле, когда солнце такое низкое, что ещё не успело прогреть все слои воздуха. На краю поля уже тентованный прицеп ожидает наше ловкое жонгливание полосатыми мячиками. Впереди целый день работы и торопливость крайне не уместна, рассредоточиваемся по рядам, зевая и кутаясь в шинели.
Каюсь: берёшь огромный, прохладный после ночи арбуз. Хрясь его о брата-близнеца! Голою рукой вырываешь самую сочную сладость - сердцевину, почти без косточек. Съедовыпиваешь, обливаясь липким соком, а потом второй, третий по той же схеме. Без ножа и обгрызания корочек. Тут всё безжалостно и без сантиментов: дикое поле.
По вечерам чай с вареньем и иногда печенная картошка под гитару.
Новый друг Бурик с немецкой фамилией и азиатской внешностью берет аккорды и фирменно выдвинув нижнюю челюсть исполняет:
-Тёплое место,
Но улицы ждут
Отпечатков наших ног
Звёздная пыль - На сапогах…

В условиях пионерлагеря и отсутствии опыта, пищевых нычек зашхерить невозможно. Редкая родительская передача разрывается на шестьдесят ртов молниеносно.
Но дневального преданно охраняет от подкравшегося командира пара-тройка местных собакенов породы двортерьер, предупреждая лаем за десятки метров от тумбочки.
Наши детские души, даже в таких условиях находят, чем поделиться с лохматыми ближними.
С моря дует ветер с запахом водорослей, а мы маршируем по набережной Скадовска, отбивая в стены зданий гулкое эхо тяжелыми ботинками:
Гуп! Гуп! Гуп-гуп-гуп!
-Раз! Раз! Раз-два-три!
-Левой, левой, раз-два-три!
-Песню! Запе! вай!

-Вставайте, товарищи все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!
Пощады никто не желает!

Прохожие останавливаются, провожая нас взглядами и в этом внимании окружающих есть какое-то притягательное удовольствие, а если это девчонки, то шаг наш чётче вдвойне, спина ровнее, а грудь колесом круглее.
Не доходя портовой столовой, слева от аллеи, стоят рядком три женщины.
Сердце ёкает, это моя мама и две мамы земляков-одноклассников. Выискивают взглядами нас, среди одинаковых птенцов с тонкими шеями в чёрных бушлатах. Увидев, каждая своего, замирают со слезами.
Мы не виделись почти два месяца и у кого-то короткое, с разрешения Кэпа, свидание на 2-3 минуты. И торба с хавчиком для всех.
-Мама, ну разве стоило ради этого тащиться за тридевять земель? Ведь я написал в письме: посвящение в конце октября, до этого никаких увольнений, одно лишь расстройство.
Ну всё, мам, давай, пацаны смотрят.
И это… Касю поцелуй, скажи если будет кто обижать, в отпуск приеду, пасть порву..