Глава 5. Последний парад

Наш «пожиратель пространств» прет по Атлантике к Гибралтару. Народ мечтает о Лас-Пальмасе. Было бы неплохо. Там пальто, так в наше время порт этот на перекрестке морских путей и называли - Лас-Пальтугас. А пока вокруг Океан. Кто не видел, не объяснить. Тут брат, талант нужен. Про Океан и любовь не написал еще никто. Не случайно и в мореходке на эти темы наши преподаватели не распространяются. От болгар пришла телеграмма, следом за нами они тоже снялись домой, на Варну.  Надо понимать, на малых ходах, пока выведут гребной на рабочие характеристики. Шеф наш горд.  Мужик он питерский, эмоции особо не проявляет. Ну, мы-то с Борей – именинники. Боря все больше про меня. Судно идет в Новороссийск, а потом короткий рейс и, кажется, на гарантийный ремонт в Польшу.  Нам с Борей предложено на выбор - кто хочет,  можно остаться на короткий рейс штатным электриком. Списывается Володя Королев. Володя, выпускник Одесской  Вышки,  добирает плавценз. Всеобщий любимец и светлая голова, при желании давно ходил бы электромехаником, но нет в нем особого честолюбия.  Нет в нем сомнений, что будет у него все в порядке.  В свое время или немного погодя. Человек он неспешный. Так оно и случится. Моторист у нас есть, тоже из Вышки,  выпускался на год позже. Тоже не спешит.  После рейса остается четвертым механиком. Идея  остаться на судне для меня заманчива,  почти так же,  как и  негритяночка на острове. Так ведь  никто  гарантировать,  что рейс будет  месяц-полтора,  не может. Можно вообще не списываться  до следующего лета, а потом вернуться в мореходку  и закончить учебу в той же роте, только курсом младше.  После этого можно рассчитывать  на работу в Азовском пароходстве и быстрый карьерный рост. Пусть и  не на нашем  судне, наш «пожиратель пространства» уж очень велик, а  международные конвенции  предусматривают  к соискателям  на офицерские должности определенные квалификационные требования.  Выпускник, не выплававший определенный ценз в должности судового электромеханика, таким требованиям не соответствует. И  рабочий диплом нужно сменить  на второй разряд. Так что сразу после выпуска рассчитывать на должность электромеханика на «Златоусте» не мечтай. А мы и не мечтаем, все у нас будет своевременно или чуть позже.  Досрочно хороши только воинские звания. Девчонкам нравится.  На «Златоусте» в двадцать лет судовым электриком – в  самый раз. В безвыходной ситуации представимся младшим штурманом, уроки Николая Григорьевича не пропали даром. Однако за несвоевременное  возвращение с практики могут  отчислить из училища и тогда  точно  - прощай Атлантика.  Так что  от столь лестного предложения приходится отказаться.  Ох,  и  долго  оно потом  будет вспоминаться. И манить будет своей несбыточностью как негритяночка в африканских джунглях, которая и десятилетия  спустя иногда приходит по ночам. И на что только были потрачены усилия моих воспитателей?

На судне подарок  Уральского Златоуста  - шикарная библиотека. На судах я таких больше не ходил и  судовых библиотек  таких  тоже не видел.  Разве что в гостях… Восполняю свои  недостатки в воспитании и образовании. И про театр читаю тоже.  Надо сказать, что экипаж у нас как на подбор. Экипажей таких я тоже больше не встречал.  Судовой токарь, «негр» из ремонтной бригады, вообще профессиональный актер – может читать  классиков и современных авторов часами - были бы слушатели.

Народ  развлекается, как может. Моторист с вахты второго механика прошлым вечером прошелся по коридору жилой  палубы команды в  женских колготках «на босу ногу». Колготки  в Роттердаме покупал  жене. Визг и хохот. Народ выглядывает из кают, но кто не  успел, тот  опоздал. Стриптиз - вообще развлечение  не для всех.

В Измаиле у помполита работы политвоспитательной хватило бы до конца рейса. А там глядишь, и в политдонесении отметил бы. А наш военный не отреагировал.  Видно не дошло до него. Агентурное обеспечение  неважное. Об этом могу судить и по некоторым  другим признакам.  Когда мужики  предлагали мне денежку на пальто,  гульдены  я видел   еще до того, как  третий помощник открыл судовую кассу и  выдал нам наши слезы. Военный не отреагировал. А у вооруженного отряда партии с этим делом было строго.  Застал, знаю.

Однако  скоро и Атлантика останется за кормой. Приближаемся к Канарам. А у нас оказывается, вся питьевая вода ушла. Как ушла?  Вот так и ушла. Куда, куда - за борт. Володя Королев отзывает меня в сторонку и предупреждает, что при  подобных обстоятельствах нельзя ни вопросы задавать, ни разговор поддерживать. Нужно сказаться,  что болит голова, понос, все что угодно. Отойти в сторонку и  забыть, что вообще кто-то на эту тему заговаривал.  У Володи школа. Отец -  герой войны, побывал в плену, за что впоследствии и был выселен вместе с семьей из Калиниграда областного - приграничная зона,  и переехал  в Калиниград подмосковный - там режим попроще. Мне повторять не нужно.   Первый раз меня уже  предупредили  лет в пять  или еще раньше, когда  я еще в кроватку писался. Точно не упомню.   Собрали экипаж в актовом зале – это же и судовой кинотеатр, на старшем механике лица нет. Из услышанного следует, что судовая администрация пришла к выводам, что  питьевая вода выпущена за борт умышленно. Разбирательства не будет, но и запрос на заход в Лас-Пальмас  делаться не будет, проходим мимо. Рекомендовано прикусить язык, а в пищу употреблять будем воду собственного производства из опреснителей. Так вот, благодарите умельцев. Пил я воду эту потом и месяцами. Ничего хорошего, но что делать. Всем хотелось в Лас-Пальмас. Не попали, а жаль. И вообще, на Канарах я так и не побываю. Никогда, а как хотелось!  Заодно и пальто бы купил, на этот  раз валюты у меня хватило бы...

Однако,  на  этот раз, похоже,  на Канары было не попасть ни при каких обстоятельствах, а причина тому совсем даже другая. Везли мы с Кубы пассажира с женой и ребенком. Возвращался на Родину  какой-то чин, его-то на судне похоже и остерегались. Разговаривал я с ним в Новороссийске, помог с вещами до гостиницы, а потом и на поезд. Правда, помощников  на поезд было достаточно и без меня. Ребята в пиджаках и  в галстуках. Но человек просил, я и пришел. Понравилось ему у нас на судне. И экипаж ему понравился. Жалко не доведется больше через океан на пароходе. Но вот только ему, видите ли, тоже не нравится, что в мореходке образование дают не высшее. Он не против помочь, если я хочу учиться в Москве. Не готов был я к такому предложению. В Москве учился я, но много позже и, похоже,  не  совсем  по тому профилю.

Ну, это потом, а пока еще в море мы, и Канары остаются в далекой дымке по правому борту,  и я понимаю неотвратимо, что негритянку надо забыть,  а  думать  надо про пальто. Не то Саша Лушпаенко будет обзывать … страдальцем. А знающие люди, между тем говорят мне, что капитан покупал такое пальто.

И  с уверенностью  утверждают, что командир пальто брал на продажу. Мне идейка эта не очень, и есть тому причина.  Где капитан и где я, посудите сами. Я капитана и видел-то не каждый день, несмотря на то, что отирался на мостике у штурманов постоянно. Командир на мостик - я прочь, чтобы не видел он морду поганую мою.  Вдруг не понравится. Но было одно обстоятельство, и оно оставляло надежду.  Дело в том, что судно наше проектировалось  с учетом  последних достижений современной технической мысли, и  что вступало в определенные противоречия  с возможностями  Народной Польши для их полноценной реализации. Не берусь судить в правомерности  технических решений, которые  использовались  при создании элементной базы  электрических систем судна, в том смысле,  что  решения  эти копировали  Западные, то есть украдены, и база эта самая – элементная, была очень далека от совершенства, потому что на самом деле была не очень удачной  попыткой  воспроизвести западные  технологии в Польше, в стране, в которой у меня оказалось столько друзей и родственников.

Так вот, значитца,  в порядке реализации этих самых передовых идей, на судне были установлены автоматизированные швартовные лебедки. По три лебедки по каждому борту - на баке, на корме и по миделю. По замыслу проектировщиков, вроде бы достаточно   зацепиться  швартовами за причал, и, лебедки сами подтянут  судно к причалу. Ну, это самый экстремальный случай.  А так, стоит судно у причала под погрузо-разгрузочными операциями, естественно, что высота надводной части борта  меняется  и палубной команде постоянно нужно потравливать или выбирать швартовные концы. А здесь и не надо ничего. Швартовы, по необходимости, автоматически  потравливаются   или выбираются. То же самое при приливах и отливах. У нашей  палубной команды эксплуатация этих лебедок почему-то вызывала затруднения. Не любил народ эти лебедки.  А тут как тут, практикант. И справляется дурашка со всем этим так здорово. Справляется. До поры - до времени. Так вроде сам вызвался. Кто теперь вспомнит?  Грешным делом  подумалось, что не хотели просто люди возиться с этими лебедками.  Но с другой стороны - боцман мужик был не такой.  И помощником у боцмана  мой тезка - парень  из Ростовской мореходки, ходил  вторым помощником на рыбаках,  разжалован,  и тоже не такой. Ему загубленную карьеру восстанавливать, а не филонить. Ну, короче, что-то было в лебедках этих такое, что люди боялись этих лебедок.  Придет время, пойму.

Ну, и вот силу всех  обстоятельств по совокупности, включили меня в швартовную команду, и  определили по авралам  на швартовки  носовую лебедку. Она  почему-то считалась самой сложной. И считалось, что я  с ней справлюсь, а больше и некому. Люди часто переоценивали  мои способности. Меня и сейчас переоценивают. В основном друзья. Если я сам тому виной, пусть  меня  все простят. Короче, идем мы в Роттердаме к причалу. Доки в порту узкие, судно на судне.  У нас  максимальная длина, если не изменяет память,  двести пятнадцать метров корпуса.  У кого память лучше, поправьте. Впереди буксир, по корме - два. Швартовная команда по местам, лоцман на мостике. Пацаны, мы рвемся  к причалу. Мама родная,  меж двух судов по правому борту   для нас прореха  метров в двести тридцать, Точнее не скажу, сами поймете почему. Мне и сейчас кажется, что   швартовной команде было не по себе. Чувствуем - буксиры с нами не   управляются… Швартовы - металлические тросы, толще руки взрослого мужчины.  Как только трос  с барабана моей лебедки заведут на кнехт, мне нужно  мгновенно поставить его на автоматический режим и затем, увеличивая тяговое усилие лебедки, в помощь буксирам, сначала остановить, а потом подтянуть судно к причалу.

На этом же принципе основана работа хорошей буксирной лебедки, так же работает современная ваерная лебедка.  За исключением маленького пустячка. На автоматический режим они переводятся в  состоянии статической нагрузки на барабаны. Да и элементная база наверно не польского производства конца шестидесятых. Это как гиревые весы,  что в магазине.  После остановки чаши весов вы можете увеличить либо уменьшить количество замеряемого товара. А до этого ни-ни. Ну, короче завели швартов на кнехт,  тридцать тысяч тонн  балкера  в грузу продолжают двигаться прежнем направлении. Секунды растянулись в десятилетия,  я  помню все  как сейчас. До  судна у причала  уже и доплюнуть могу. Похоже, швартов завели поздно. Не твое дело, пацан. Что происходит на мостике, слышно на всю палубу, а может и на весь порт. А происходит там неладное, заволновался лоцман. Такое происходит нечасто. Капитан на бак боцману, третьему помощнику и всем, кто там есть - а это значит мне, принять нагрузку на  носовую швартовную лебедку, да поживей, мать вашу…. Если уж  капитан Землянов заговорил в таком тоне, то надо решаться.  Включаю я лебедку, выбираю слабину швартова и пытаюсь перевести  лебедку в автоматический режим, для чего сначала  уравнять скорость  потравливания швартова со скоростью движения судна, чтобы стрелка  нагрузки на швартов  хотя бы на мгновение остановилась, после чего совместить  стрелки измеряемой  и    задаваемой  нагрузок    и  сразу переключить лебедку в автоматический режим.  То есть уравновесить  чаши весов, гири с одной стороны и конфеты или селедка – с другой. Получалось же, и всегда  достаточно ловко.  Всегда, но не сегодня. Все мои попытки уравнять скорости ни к чему не приводят. И сейчас иногда вижу во сне. Швартов свободно провисает  и указатель  нагрузки на нуле, пытаюсь выбрать слабину,  швартов  набивается и трещит –  стрелка  на циферблате  мгновенно зашкаливает. В крайних положениях стрелки,  лебедка на автомат не переводится,    лебедка  просто стопорится, чего допускать нельзя, я это знаю, потому что швартов убьется. Раз за разом, как в кошмарном сне, перевожу лебедку на автомат. Все тщетно.  Шума на мостике все больше.  Я уже в третий раз даю слабину швартову, затем  выбираю. Стрелка нагрузок пляшет от  нуля до максимально запредельного и обратно. Не поймать мне ее, это я понимаю со всей ясностью. Поймать ее мне не удастся.  На мостике  паника, и вижу я краем глаза как с левого борта по корме  приближается шведский  танкер - газовоз. Похоже женский экипаж, на палубе одни девчонки. Машут руками. В другое бы время девчонки, а сейчас мы можем только изжариться на вашем газе. Вместе с вами. Надо что-то делать,  а в таких в случаях я всегда  что-то  делаю. Что-нибудь. Может быть, совсем и не то, что следовало бы, а то, что  в сию минуту  мне кажется правильным. Потом  меня можно будет за это и осудить. Кому - всегда найдется.

Перевожу я лебедку очередной  раз в автоматический режим,  теперь уже не особенно заботясь о совмещении стрелок, и как водится со всеми возможными неблагоприятными последствиями. Становится лебедка  на стопор, а  швартов  убился. Кто видел что это такое, состояние окружающих поймет. Помню как сейчас, от троса пар и кажется дым, трос трещит и звенит как струна Страдивари, а потом  хлопок  как от подствольного гранатомета, только громче, одновременно, как стрелы Чингисхана, туча  игл   сантиметров по полтора, а потом  и  обрывок швартовного конца,  который с  барабана. Никого не зацепило.  Был в иглах я как еж. Странно, но в глаза  не попало….  Воз наш, однако, остановился.

Это пока я  возился с носовой лебедкой, завели кормовые концы, которые вместе с буксирами и погасили остаточную инерцию судна. Пришвартовались мы как  сумели. Отправил боцман меня с глаз долой отдыхать. Какой тут отдых. Пошел я на корму. Сижу себе, никого не трогаю. Кисло однако. Шутники из машины, подначивают,  что скинутся на новый трос. Между прочим, стоит огромных денег. Оказывается, по судовой трансляции капитан вызывает меня на мостик. Не слышу я. Капитан сам спустился на корму. Вид у него  неважный. Спрашивает, и чего теперь мы будем делать. Я и говорю, денег нет. Чего-то говорить надо, человек обращается, да не просто человек, а капитан Землянов.  Ну, раз денег нет, говорит капитан, тогда пошли со мной. Привел он меня в свои апартаменты.  Чего-то налил. Я выпил, но что, я тогда не понял. Такое со мной впервые. Нет, потом такое будет, и не один раз, но только позднее...

Спрашивает меня  капитан, видел ли я девчонок на газовозе, и  еще о чем-то.  Не помню. Ушел я спать, на моточистку меня не привлекали.

Так что будет совсем труба, обращусь я к капитану, поговорим … А надо бы раньше…

Проходим мы Гибралтар, попадаем в зону  приема телевизионного  сигнала. Телевизор это так здорово, особенно после перехода через океан. Экипажу все обрыдло, все в ожидании возвращения домой. Телевизор смотрю один я. Смотрю и думаю. Обращусь-ка я к капитану с просьбой продать мне пальто. А поскольку это достаточно неприлично,  сделаю я это в Новороссийске, перед тем как сойти на берег.  Дел у капитана много, забудет он  про мой неприличный поступок.  Тем более что деньги у меня есть.

Проходим Грецию, телевизор показывает лучше, чем дома. Черные полковники катят фильмы про ужасы Лубянки. Сюжеты понятны без перевода.  Несчастный иностранный студент на каникулы приезжает в Москву.  Без ума влюбляется в русскую девушку.  И какие только  сцены на экране.  Негритяночка, пожалуй, рядом не стояла. А предмет страсти, страсти-то, на самом деле, оказывается  чекистской «ласточкой». Устраивает она  чужестранцу  сначала лю-ю-бовь, очень неприличную, а потом скандал с битьем посуды и зеркал.  А зеркало-то, зеркало  разбивается прямо как-то не по-людски. Тут же появляется  сержант  в малопонятной милицейской форме и штатские люди в пиджаках с галстуками и оказывается нас невинный студент в подвалах Лубянки. И уговаривают его злодеи наши,  чего-то и уговаривают. Видно угрожают.  Похоже, не безуспешно, потому что, похоже договорились.  И передают его, значит наши негодяи  ихнему амбассадору. Возвращается, значит, студент в Лондон и оказывается  он совсем и не студент, а   английский агент. А наши, значит, в дураках. Поначалу про  наших злодеев и смотреть страшно.  Особенно если жить где-нибудь в Лондоне или пригородах Афин. Помполит на просмотр телевизора не реагирует, может, надоело или установка такая, что и понятно. Агитки  у этих ребят - наш Агитпроп просто не прошли бы. На такие глупости в мореходке выработали иммунитет.

А вот в Измаиле был помполит, у которого на этот счет другое мнение. Когда суда остаются на зимовку в верховьях Дуная, развлечений, кроме телевизора никаких, так помполит при сомнительных сценах экран телевизора в салоне команды закрывал нижней частью  своего  туловища.  Вот так вот!  И возможностей объяснить ему,  что про него думают,  никаких.  Так, что наш военный товарищ еще ничего,  терпеть можно.  Правда и ему видно никто не шепчет на ухо, что практикант в столовой команды  сутками смотрит антисоветчину.

И Греция остается по корме, втягиваемся в  Мраморное море. Не попасть теперь уже туда больше никогда. Все не по пути. Проходим Босфор

Говорят, при прохождении Босфора место помполита на корме с мелколаберной винтовкой. Чаек стреляет…!!?!     Не видел ни разу.  Но слыхал.  От батумцев. Может шутка такая? Кто-то из наших ходил  и  помполитом. Теперь-то это уже не составляет государственной или партийной тайны, что в те далекие времена было равнозначно.  Расскажите.  И нечего стыдиться, другие времена, другие и песни. Мне всегда казалось, что уйти с судна возможностей не счесть, особенно с  мореходной подготовкой. И ведь не разбегались вовсе и совсем не из-за наличия на судне официального соглядатая.  Была у людей какая-то мотивация не делать этого.

Черное море встречает легким волнением, наше море от этого только краше.

Приходим мы в Новороссийск, собираем свои шмотки. Боря домой уезжает, кажется, поездом. Мне удобней на  лайнере. «Победа» отходит сегодня поздно вечером. Берем мы с Володей Королевым билет  до Одессы.  Пассажирский помощник потом на «Победе» за этот билет меня едва не загрызет. Надо зайти к капитану, попрощаться, Володя настаивает. Да и про пальто. Позавчера к капитану жена приехала. Так ведь то позавчера.  Звоню по телефону капитану в каюту,  практикант Гринько,  по случаю…
- Живой ногой ко мне-.
Понял, поднимаюсь  к капитану в поднебесье. У капитана апартаменты большие, слышно гости - помполит тут же. Приумолкла крыса лагерная, прислушивается. Работа у него такая… Приглашает капитан за стол. Отказываюсь самым категорическим образом. Пароход у меня  на Одессу, уже под парами, товарищ капитан, не опоздать бы к отходу. Желает мне капитан всех благ на прощание, а я ему про пальто, которое он вроде покупал. У капитана вид,  как тогда… в Роттердаме. И что же ты парень натворил. Отдал я уже пальто это бедолаге одному.  Ты, что же это в Роттердаме молчал. Так говорил я товарищ капитан. Кому?  В соседнем  помещении  умолкли, прислушиваются.  Обращался я к помполиту.  Капитан мой в растерянности и пальцем показывает, что помполит  сидит рядом.  Сука он лагерная. Понял я все, товарищ капитан и что жена его рядом, тоже понял, пусть слушают. Я даже рад этому.
- Деньги  были товарищ капитан. Предлагали члены экипажа. С возвратом, конечно. Нужно было только разрешение, но  помполит запретил, помполит сказал, не хотите ли Вы, молодой  человек, часом,  разбогатеть. Вот так вот, вдруг и сразу.

На лице капитана отвращение вперемешку с удивлением.  Спрашивает, может чего надо  или чем может помочь на прощание, едва ли доведется еще увидеться.  Нет, товарищ капитан, есть у меня все и провожают меня члены экипажа.

Попрощался я с замечательным человеком. Коль жив капитан Землянов, привет Вам, товарищ   капитан. Купил я себе пальто.

И напились мы с Володей,  а на отходе  «Победы» у трапа принял меня пассажирский помощник, который доставит меня в Одессу без головных болей.

Отпуск проходит быстро,  да и то сказать, половина его прошла  на «Златоусте». Опаздываю я из отпуска на недельку, может чуток дольше.  Дипломатично  докладываюсь командиру в крайне нейтральных тонах, что курсант Гринько с плавпрактики прибыл.

Смотрит капитан третьего ранга Грибков на меня хитро и говорит, что не та у курсанта Гринько квалификация, чтобы врать старому волку, и в наказание следовало бы его на второй год оставить, да не предусмотрено такое  учебной программой. Но мы уже не боимся командира.  Потому что, оказывается, мы его даже любим.  Странно все как-то устроено в этом мире. Накануне расставания начинать что-то понимать.  Тогда, когда, оказывается, это никому уже и не нужно.  И телеграмма, оказывается, из болгарского морского пароходства пришла сначала в министерство морского флота, и уже потом  в мореходку, и о дислокации «Златоуста»  известно, что судно ожидается через две недели   в наш Мухосранск. Во сколько новостей  и сразу.

Все пребывают в приятном заблуждении, что я исправился,  стал хорошим и  нахожусь на судне вместе с Борей.   А поскольку, я в очередной раз не оправдал  ожиданий, то мне тоже не следует много чего ожидать. Ну да ладно, объяснительной записки писать не нужно, известное дело, поднаторел я в этом  - наказывать нас не планируется.  А так командир меня поздравляет и говорит, что не подвел я его и училище. И вроде поступил я все правильно.  Боря тоже опоздал. Спустя непродолжительное время на послеобеденном построении мне и Боре Щербакову объявляют поощрение, кажется, от имени начальника училища. Вот если бы от министра, тогда надолго все могло бы быть иначе. Надолго, а может быть и навсегда.

Согласно программе обучения у нас практика на судоремонтном заводе. Курорт. Не помню, чем я на этой практике и  занимался. Мечтал и читал книжки. Попал я  на китобой,  который в межнавигационный период готовится  к очередному восьмимесячному  промыслу  в  Антарктике.  Два раза в неделю у меня  суточная вахта, стеречь судно. Остальное время, по вечерам, полная свобода. На Суворовской, как-то уже не так и увлекательно. Хозяйничают тут четверокурсники, но нам совсем не тесно. Мы их просто не замечаем.  Салаги, чего уж там. Недавно встречался  на даче с Володиным Сашей из нашей  роты, курсом младше, так он меня за это слово чуть не убил.

Я, кажется, упустил последний шанс вылететь из мореходки с треском. Причинное событие имело место быть без моего участия. Слышал я о происшествии этом  и раньше, но в детали посвятил меня Коля Выдриган совсем недавно. На судоремонтной практике на судах жили только те, кто волей обстоятельств оказались на штатных должностях. В том числе и я.  Я на своем корвете, кажется, был вахтенным матросом. Во всяком случае, в этот день. Нет, что-то я делал и по программе практики,  но после рабочего дня иногда  оставался на охране судна. И вот в один из таких дней однокашники мои  полные ощущений радости жизни решили прямо в экипаже  воздать должное Бахусу. Не нужно думать, что такое случалось часто. А чтобы что-нибудь подобное ранее просто и  представить  себе невозможно, в том смысле, что в экипаже вдруг в нескольких местах одновременно  решили выпить и, при этом, не таясь. Прямо психоз коллективный, да и только.  Дневальным по роте  пятого курса электриков  случился Юра Ермоленко.  Кто бегал за вином, теперь уже установить непросто, потому что и в живых то уже не все. Выпивали в кубрике, окна которого выходили на козырек над столовой.  Пили все, в том числе и дневальный. Похоже,  кому-то очень умному пришло в голову выбросить пустую бутылку в окно.

Но поручиться можно, что не наши, а где-то в другом кубрике и даже на другом этаже.  Наша мореходка в этом смысле пользовалась заслуженной дурной славой. Но старшие курсы этим не баловались. Теперь уже трудно предположить все обстоятельства дела, и как все происходило, но на этаже роты оказался начальник ОРСО Матвиенко. Команда «смирно» и все остальное сильно припозднились.  Выпивохи, как могли, по-быстрому   пустую посуду в сумку, и Миша Масенков с багажом  уже на козырьке уничтожать  улики. Однако - поздно, вошедший Матвиенко попытку уйти от возмездия пресек на месте. Думается  мне,  был бы с сумкой не Миша,  последствия были бы тяжкими. Но  Миша наш был нашим талисманом.  Пока  капитан третьего ранга приценивался к Мише, да вел с ним беседу, откуда-то донесся звон разбитой об асфальт посуды и Матвиенко счел за благо побежать дальше.  Капитан третьего ранга Матвиенко был не дурак и грозен был не со всеми. Иногда он бывал ласков. Вот только в сумке среди пустой посуды оказался загранпаспорт Коли Выдригана. Унес начальник ОРСО впопыхах Колькин паспорт.  Ну да Коле загранпаспорт понадобится не скоро. Закрутила жизнь, завертела, особой личной неприязни  к Мише Матвиенко не испытывал, да и понимал ОРСО, что полномочий у него не хватит, чтобы достойно выкрутиться из складывающейся ситуации, так и к роте нашей претензий заявлено и, на мой  скромный  взгляд, исключительно из-за случившегося расклада карт и событий.

До выпускных экзаменов меньше четырех месяцев, мы на финишной прямой к нашему триумфу. Уже очень скоро наступит день, ради которого мы терпели  многочасовые строевые занятия,  многокилометровые марш-броски и построения, наряды, кормили нас «шрапнелью», «кровавой Мэри», прочей дрянью, и терпели  много чего  другого, чего хотели бы забыть и чем скорей, тем лучше. Но пока мы все еще курсанты, правда, о-о-очень привилегированные. На выпускном курсе можно было бы учиться все пять лет подряд.

Преподаватели, явно сочувствуют нашему будущему и, наверно, чтобы приободрить,  делятся с нами легендами нашей мореходки.

Зачем курсанту голова? Наверно, все знают, что после войны экипаж мореходки располагался неподалеку от второго учебного корпуса на проспекте Ушакова по другую сторону  улицы. Отопление было в экипаже печное. Так коронное развлечение курсантов в день стипендии было биться об заклад, кто головой выбьет из печной кладки кирпич. За чекушку. Эту историю нам рассказал преподаватель экономики морского флота. Замечательный мужик, напомните фамилию и имя отчество. Светлой памяти, замечательный мужик, из послевоенных выпусков. Как помнится, был замполитом училища. Таких бы замполитов каждому.   Запомнилась еще одна история. В то время для бывших фронтовиков  протез  непреодолимым препятствием для обучения в мореходке не считался. Был такой парень на протезе. Ремонтную практику в те времена проходили на судоремонтном заводе в Одессе. От общежития  до СРЗ пешком не добраться, а в трамвай в послевоенной Одессе  на остановках просто не попасть.  Уж на одной то ноге уж точно затопчут. Наши практиканты  ходили на  рельсы, как белорусские партизаны,  между трамвайными  остановками, где  фронтовик садился  на  асфальт, а на рельс укладывал протезированную ногу. Трамвайщицы хохму эту знали и под обещание  подбирать курсантов между остановками,  просили больше так не делать.  Трамвайщиц тех больше нет, курсантов тоже, а вот история жива.

Веселые истории это хорошо, однако народ призадумывается, а что же там, за порогом. Стал я свидетелем одного очень несвойственного для нашего брата  разговора. Один из собеседников - Валера Калунин, второго - пытаюсь вспомнить уже годы, чтобы заклеймить. За предательство. Не могу вспомнить, а разговор то был  в моем присутствии, хотя я в нем участия не принимал, не была еще выработана позиция, которую можно было бы отстаивать.  А зря, может быть укрепило бы душу!  И говорит Валера, что вот выпуск на носу, а потом моря, причалы, пароходы и все, что с этим связано. Как бы вторым был не Саша Лушпаенко. И отвечает этот второй  Валере, что да, конечно, потом будет некогда, нужно срочно решать все проблемы, чтобы не оставлять на потом. Это в смысле девчонок. Придурки. Однако сомнения уже  висят в воздухе как грозовые тучи и  точат душу, и без этих разговоров.

Между тем, командир наш, капитан третьего ранга Грибков, по всему видать, уходит на пенсию. То-то не видно. Как-то пусто без него. Не придавали мы значения его заслугам, а ведь были они налицо.

И, уходит он как-то неожиданно, похоже неспроста. Похоже допекли старика, но на этот раз не мы. Теперь, когда до выпуска осталось меньше полугода, с таким послужным списком как у  нашего командира, и  в отставку - представить  нельзя. Что-то говорит мне, не поладил он со строевым отделом.  Допекли все-таки  фронтовика.  Из-за нас.

Приступили к учебе, публика потихоньку сатанеет. Для выпускных курсов дело обычное. Выдали нам  часть вещевого аттестата, что следовало получить еще полгода назад, когда на практике были. А имущество это нам вроде,  как и надо, а вроде и вовсе ни к чему. Нам бы деньгами. С деньгами у нас неважно.  А денег нам нужно немеряно, не хватает денег. Слыхали мы, что  наши предшественники год назад снесли свое имущество  в скупку. Поступили так и мы.  Отмечаем мы  прощание с командиром, и вроде как нового офицерика нам в командиры определили, из молодых, капитана - летчика. Летчика так летчика, вот только минера  и фронтовика нашего жаль. Столько мы ему крови попортили. Вспомнить стыдно и рассказывать не хочется.  Накрыли мы стол, как  оно водится, в  кубрике. Кто был главным организатором, не помню, но проявил он явную незрелость, потому что кубрик этот был как раз напротив входной двери в роту. Кажется, был чей-то день рождения, и дело происходило в нашем кубрике. Но не мой. Мой день рождения мы отметили в Атлантике.  Значит мероприятие затеял кто то из наших. Как бы не Боря Ритунский.

А думаю я так вот почему. Только мы причастились к сладенькому, как влетает дневальный и говорит, ротный старшина  Афонькин передал,  в роту направляется новый командир. Будет с минуты на минуту.  Приготовиться так приготовится. Как успеется. Ну, мы и приготовились, в том смысле, что рассеялись. Кто куда.  Алкоголь, однако, кажется, со стола убрали.  Слышно как дневальный подал команду  «Рота, смирно».  Публика  замерла по местам рассредоточения. Минут через  семь - десять раздался  какой-то непонятный грохот, потом  громко хлопнула  входная дверь. Дневальный велел расслабиться и разрешил от мест отойти.  Оказывается  капитан,  приняв  рапорт дневального,   как по наводке, сразу прошел в кубрик, где накрыт стол. Обнаруженное безобразие пришлось ему явно не по вкусу. Капитан  решил, что это специально к его приходу. Наверно, мои догадки о причинах  отставки нашего командира правильные. Возмутился летчик, моряки издеваются.   И взял он со стола  трехлитровую банку с маринованными огурцами,  наверно, хотел эффектно выбросить, надо думать  для пущего авторитета. У него почти получилось. Банку эту он бросил, не глядя в угол кубрика, где у нас платяной шкаф.  По странному стечению обстоятельств, в этот самый момент, шкаф открывается и  летит эта банка  прямо в голову  Боре Ритунскому, который спрятался  в  шкафу этом, с бутылками. Попадание было в яблочко. Боря  от неожиданности упал, а капитан от растерянности оторопел. Дверь шкафа таким же невероятным образом опять закрылась. Капитан, не приходя в себя, молча покинул роту. И я его больше не помню.

Дали ему роту попроще. И вообще, его посылать к нам было неумной шуткой. Хотя, сдается мне, что человек он был очень хороший, и мы поладили бы. История эта за пределы расположения роты не выходила и дальнейшего развития не имела. Видать отказался он от нас под благовидным предлогом.  Направили к нам  ротным совершенно замечательного офицера, возрастом постарше, но с ним тоже приключилась какая-то беда, нас до выпуска он довел, но, говорят, прослужил недолго.

Училище готовится к очередному  осеннему ежегодному всенародному празднику – годовщине Великого Октября.  Нас это касается в последнюю очередь.  Сводили нас несколько раз на плац.  Все уверены,  что мы непревзойденные строевики и училище не подведем. Да и то сказать,  сколько пар  обуви стоптано за четыре года.  Возможно, чему-то мы и научились.
странное дело, никто никуда не отпрашивается. На парад так на парад. Невероятно, но, оказалось, участвовать в торжественном прохождении по главной площади города совсем не обязательно. На парад идут исключительно желающие. В шеренгах по двенадцать места хватило всем. А пустующие места тех, кто решил, что он свое отшагал, заполнили  резервом из младших курсов.  И это было  действительное последнее событие  в нашей общей судьбе, когда мы еще были вместе как патроны в обойме. Под  аплодисменты жителей,  высыпавших  на центральную площадь и главный проспект города, наши башмаки последний раз торжественным маршем печатают шаг по асфальту навстречу  судьбе, туда, где у каждого она будет своя персональная судьба. Уходим мы, девчонки,  под аплодисменты ваших легких ладош. Помните нас. Мы были настоящие, а что не получилось, так с нас всех  и за все спросится. С вас тоже. Ответим. Только порознь и каждый сам за себя.

Все. Конец всем бесконечным построениям, переходам, нарядам и взысканиям.

После торжественного марша последний раз поблагодарят нас за службу, и мы последний раз  на едином  дыхании  заверим,
- Служим Советскому Союзу!
Что мы  и сделаем. Да видать, господа, воля была не наша.

Пока мы еще в строю, а дальше - врозь, училище само по себе и каждый из нас сам по себе. Будут у нас еще государственные экзамены, но ведь это каждый сам за себя. А вот наша общая судьба этим парадом и закончится. Будут в этом городе у каждого из нас свои собственные дела,  где каждый сам за себя. Но эта история уже  из другой песни и она уже не про нашу мореходку.  А  наша общая судьба на этом «Служу Советскому Союзу» закончилась.

Copyright © 2003-2022 Вячеслав Красников

При копировании материалов для WEB-сайтов указание открытой индексируемой ссылки на сайт http://www.morehodka.ru обязательно. При копировании авторских материалов обязательно указание автора